Часть 13

По дороге домой он напряженно молчал, назревала ссора, но Михаил Викентьевич пока сдерживался.

   Уже дома, раздеваясь, он сказал, отчетливо выговаривая каждое слово:

   — Между прочим Федюнина не раз видели в обществе одной дамы, которая поморгала ему пробивать фильм.

   — Что ты хочешь этим сказать?

   — То, что этой дамой была Аня. Надеюсь, ты через полтора месяца вспомнишь летку-енку, когда будешь принимать зачет у Федюнина? Должен тебе сказать, что этот херувимчик пользуется у женщин успехом.

   — Сейчас ты напомнил мне Каренина, когда он изрекает:  «Анна, я должен предостеречь тебя».

   По дороге домой он напряженно молчал, назревала ссора, но Михаил Викентьевич пока сдерживался.

   Уже дома, раздеваясь, он сказал, отчетливо выговаривая каждое слово:

   — Между прочим Федюнина не раз видели в обществе одной дамы, которая поморгала ему пробивать фильм.

   — Что ты хочешь этим сказать?

   — То, что этой дамой была Аня. Надеюсь, ты через полтора месяца вспомнишь летку-енку, когда будешь принимать зачет у Федюнина? Должен тебе сказать, что этот херувимчик пользуется у женщин успехом.

   — Сейчас ты напомнил мне Каренина, когда он изрекает:  «Анна, я должен предостеречь тебя». Но самое смешное, что я не Анна Каренина, а какой из тебя Каренин? И затем, — она почувствовала, что теряет над собой контроль, но дала себе волю, — и затем, когда ты, наконец, расстанешься с гнуснейшей привычкой говорить о людях гадости? Аня была редактором его фильма, а потом, она одинокая женщина, черт возьми, и что здесь дурного? И не тебе судить о них. Ты на это не имеешь никакого морального права.

   — Любопытно, почему же?

   — Потому что ты Каренин с аспиранткой Розой.

   — Это клевета!

   — Нет, не клевета. Ты передай ей мой совет пользоваться хотя бы разными духами. Ты пропах, понимаешь, пропах ими…

   Дальше она говорить не могла и закрылась на кухне. «Нет, нет, так больше жить нельзя», —  твердила Лариса Никитична, потирая ладонями виски и закрывая уши, когда Михаил Викентьевич что- то начинал ей доказывать через дверь. Она снова, в который раз, стала вспоминать день за днем свою семейную жизнь, но не могла припомнить, когда увидела его впервые. И всегда в такие минуты перед глазами всплывала свадьба. Она – невеста, растерявшаяся в свадебной колготе, стеснявшаяся всеобщего внимания, и счастливый Михаил Викентьевич, женившийся почти вопреки мнению Аделаиды Марковны. Он действительно тогда был счастлив. А потом?

   Было, было хорошее, но больше плохого, больше. Но когда она увидела его впервые, как случилось, что их судьбы сошлись – она не помнила, словно Михаил Викентьевич всегда находился рядом, словно самого первого дня и не было.

   Когда она вышла из кухни, Михаил Викентьевич уже спал. Он уснул, не выключая телевизора, тот шумел, потому что программа закончилась, и на экране была рябь, похожая на застывшие в воздухе хлопья снега. Разобрала кресло-кровать, так нередко делал Михаил Викентьевич, возвращаясь поздно, и, когда засыпала, в полудреме вспомнила Виктора Ивановича, и ей пришло в голову, как его можно найти. Ведь он же, сдавая обезьянку Чики в уголок Дурова, наверняка оставил свой адрес…

   Утром эта мысль вернулась к ней. И она поехала.

   Не доезжая одну остановку до площади Коммуны, она вышла из троллейбуса и увидела старинный особняк, огороженный высоким забором двор, в котором было неправдоподобно тихо. Касса была закрыта. Уголок начинал работать с одиннадцати, она приехала на полчаса раньше. Нужно было ждать.

   Шел мокрый снег, почти дождь, и она, чтобы не ходить по снежной каше, пошла в сквер, где было повыше и посуше.