Часть 3

Ага, значит, было! С этого плацдарма развеваем успех дальше:

   — А ты знаешь, куда она после этого пошла? К нам. Стала требовать, чтобы мы ее оттрахали!

   Филимон сбит с толку окончательно.

   — Ты знаешь, что она уехала?

   Бедный Филимон, сам себе устроил ловушку:

   — Как уехала?!

   — Ее выписали за погром, который она устроила, когда мы отвергли ее домогательства! Дежурная по корпусу вызвала главврача. У нее бешенство матки, и, ко всему прочему, реакция Вассермана положительная! Главврач выписал, не дожидаясь утра!

   — А кто такой

   Ага, значит, было! С этого плацдарма развеваем успех дальше:

   — А ты знаешь, куда она после этого пошла? К нам. Стала требовать, чтобы мы ее оттрахали!

   Филимон сбит с толку окончательно.

   — Ты знаешь, что она уехала?

   Бедный Филимон, сам себе устроил ловушку:

   — Как уехала?!

   — Ее выписали за погром, который она устроила, когда мы отвергли ее домогательства! Дежурная по корпусу вызвала главврача. У нее бешенство матки, и, ко всему прочему, реакция Вассермана положительная! Главврач выписал, не дожидаясь утра!

   — А кто такой Вассерман? — рассеяно осведомился Филимон, к этому моменту бледный, с испариной на лбу.

   — Сифилек, сэр, — Пашка произнес это безжалостно, с огромным удовольствием. – Советуем бежать к врачу. Пусть купирует бледную мадам спирохету.

   И мы, пораженные доверчивостью и глупостью Филимона, удалились. «Куда же вы?» — исторг жалобный вопрос раздавленный и уничтоженный Пашкин недруг.

   С этой минуты Филимон преследовал нас. Куда бы мы ни пошли, он тут как тут. Мы были единственными, с кем он мог поделиться своей бедой. К врачу он пошел, пожаловался, что у него внизу все болит. Врач, выговорив ему за то, что в мае вода еще холодная, что его предупреждений никто не слушает, а все лезут в море, выписал ему какие-то таблетки.

   — Не слыхал, чтобы сифильду таблетками лечили, — заявил с видом знатока Пашка. — Уколы надо делать! Ты же сказал, что поимел Маруську?

   — Да как же я скажу! В обкоме тут же станет известно. Меня с работы, из партии попрут. А у меня двое детей, жена директор школы. Это конец!

   — Вот и конец. Только тот, который ты суешь куда попадя. У меня иных вариантов нет.

   Пашка был прав. Тогда насчет венеры было строго. У каждого сифилитика с милицией устанавливали все контакты, обследовали всю семью. О нелегальном лечении в глухом районе и думать было нечего. Для Филимона это было катастрофой.

   Через сутки на него было страшно смотреть. Скукожился, посерел. Наказан был достаточно, и надо было отыгрывать назад.

   — Может, все обойдется? – высказал предположение Пашка.

   — Если бы… — обречено произнес Филимон. – Болит.

   — Как – болит?

   — Так и болит. И посинело все. Хотите взглянуть?

   Деваться некуда: пошли. В чащу погуще. Спустил он штаны, крайнюю плоть отвернул. Головка – густой фиолет.

   — Знаешь тогда что, — разозлился Пашка. – По кустам вон дрозды шастают. Поймай, приложи горячее мясо – как рукой снимет.

   — Заливай больше.

   Еще через день, когда он предстал перед нами, его трудно было узнать. Не спал третьи сутки, заявил, что такого позора не перенесет, покончит с собой. Мы признались, что разыграли его. Куда там — теперь он не верил нам. Думал, что мы его успокаиваем, а у него — болит!

   Предлагали пойти в приемный покой и убедиться, что Маруська не была досрочно выписана. Что с Вассерманом у нее лады. «Да кто же нам такие сведения даст? Да мы и фамилии ее не знаем»,- отвергал все наши предложения Филимон. Не согласился и звонить ей на работу. Если она в горкоме, то у нее все в порядке.