Часть 8

Во время снов Ильи Ильичу тоже не было покоя. К нему являлся Давид, грозил, советовал вести себя поприличней и не быть выскочкой, а лучше всего убираться из музея, а не то… Давид потрясал железной кольчугой какого-то древнего рыцаря и обещал заковать в нее Илью Ильича. За Давидом появлялся дед… тоже грозный и суровый, с шашкой, обвинял внука в жульничествах, похищении незаслуженной славы и обещал проучить зарвавшегося внука. Дед и Давид называли Илью Ильича самозванцем и каждый раз во сне подвергали старика участи всех самозванцев, так что он просыпался в холодном поту.

Возможно, что со временем Илья Ильич смирился

Во время снов Ильи Ильичу тоже не было покоя. К нему являлся Давид, грозил, советовал вести себя поприличней и не быть выскочкой, а лучше всего убираться из музея, а не то… Давид потрясал железной кольчугой какого-то древнего рыцаря и обещал заковать в нее Илью Ильича. За Давидом появлялся дед… тоже грозный и суровый, с шашкой, обвинял внука в жульничествах, похищении незаслуженной славы и обещал проучить зарвавшегося внука. Дед и Давид называли Илью Ильича самозванцем и каждый раз во сне подвергали старика участи всех самозванцев, так что он просыпался в холодном поту.

Возможно, что со временем Илья Ильич смирился бы с бременем славы, переплавил бы Давида, запретил бы деду являться ему во сне, вытащил на свет еще небывалые реформы, возможно, что Степана и мышей после жизни великого человека пустили бы под скальпель, набив тряпками, соломой, превратив в чучела, если б Илью Ильича не ждали новые перемены, объяснимые разве что теми желаниями, которые появляются у великих, когда их выталкивают в шею, не считаясь с тем, что на шее великого некогда покоилась величественная голова, дослужившаяся до простого тычка в затылок.

III

Илью Ильича готовили к очередному к очередному показу, ожидая приезда высоких дружественных заграничных гостей. Мыли, стригли, красили, ворочали из стороны в сторону, наводя отечественный блеск и лоск. Парикмахер трудился возле бороды Ильи Ильича ножницами не хуже, чем дед Ильи Ильича шашкой в свое время и удивлялся тонкости и эластичности волос великого человека, хотя они жгли его руки, как крапива, он даже вскрикивал, но так вскрикивал, что человек, стоявший возле Ильи Ильича и внимательно наблюдавший за ножницами парикмахера, ничего предосудительного в его голосе не находил. Массажист при каждом прикосновении к коже великого человека, которую без труда можно было собрать в гармошку, восклицал «О!», тем самым высказывая свое восхищение и не оставляя никаких сомнений в чистоте своих мыслей, портной… впрочем врачевателям и снабженцам, занимавшимся декорацией сторожа ничего нельзя поставить в упрек. Они трудились не покладая рук, понимая всю значимость предстоящего высокого визита, ложившегося бременем не только на Илью Ильича, но и Степана, одетого по такому случаю в парик седого цвета, и мышей, постриженных под бобрик. Хранитель музея и сподвижники Ильи Ильича сидели со словарями и, заглядывая в них, бормотали: «по-ихнему так, а по нашему вот как?». Подсунули такую книгу и Илье Ильичу, но старик выразился известными русскими словам, которые производят сильное впечатление на иностранцев и они запасаются ими, как запасаются матрешками и прочими нашими сувенирами. Вначале все одобрительно покивали, а потом побледнели. В то время, когда хранитель музея лихорадочно совещался со сподвижниками, как бы Илья Ильич не прошелся подобным словом по высокому визиту — в музей явился человек.

Был он с большой сумкой и с недовольным выражением в лице. И без всякого окружения. Хранитель музея махнул рукой, и сподвижники Ильи Ильича, открыв рты, уже хотели поприветствовать человека по-заграничному, как человек открыл сумку, выбросил из неё шашку и достал старика ногой.