Духовность, питаемая гражданственностью и патриотизмом

«Будем, во-первых, и прежде всего, добры, потом честны, а потом не будем никогда забывать друг о дру­ге» — эти слова из «Братьев Карамазовых» Юрий Се­лезнев поставил эпиграфом к «Эпилогу» своей удивительно талантливой работы «В мире Достоевского».

Еще два эпиграфа из этой книги. «…Если в народе сохраняется идеал красоты и потребность ее, значит, есть и потребность здоровья, нормы, а следственно, тем самым гарантировано и высшее развитие этого на­рода… В народных началах заключаются залоги того, что Россия может сказать слово живой жизни и в гря­дущем человечестве». Тоже Федор Михайлович Достоев­ский. И вдруг очень личное, селезневское убеждение и утешение одновременно, выраженное

«Будем, во-первых, и прежде всего, добры, потом честны, а потом не будем никогда забывать друг о дру­ге» — эти слова из «Братьев Карамазовых» Юрий Се­лезнев поставил эпиграфом к «Эпилогу» своей удивительно талантливой работы «В мире Достоевского».

Еще два эпиграфа из этой книги. «…Если в народе сохраняется идеал красоты и потребность ее, значит, есть и потребность здоровья, нормы, а следственно, тем самым гарантировано и высшее развитие этого на­рода… В народных началах заключаются залоги того, что Россия может сказать слово живой жизни и в гря­дущем человечестве». Тоже Федор Михайлович Достоев­ский. И вдруг очень личное, селезневское убеждение и утешение одновременно, выраженное с подмогой фран­цузского писателя ХVII века Блеза Паскаля: «Я считаю правыми только тех людей, которые ищут истину, страдая и жертвуя собой».

Б е з у с л о в н о с т ь Добра и Честности, как нравст­венной основы человеческого бытия, Веры в народ и Верности ему, без чего немыслима духовность, питаемая прежде всего гражданственностью и патриотизмом, через них — заботой о всем человечестве, и, наконец, н е и з б е ж н о с т ь подвижничества, страдания и само­пожертвования по пути к Истине — это исходные точки личности самого Юрия Ивановича Селезнева, его твор­чества и судьбы. Как много можно сказать в эпиграфах…

Мне посчастливилось быть «другом-соратником» Юрия Ивановича (по его же выражению) в течение десяти лет.

Последняя наша встреча — примерно за год до Ап­реля. Обычно мы перезванивались, а тут вдруг Юрий Иванович разыскал меня в правлении Московской писательской организации, где я был чем-то вроде секретаря, и стал не то чтобы жаловаться или возму­щаться, а как бы делиться несправедливостью и не­счастьем три года не публиковаться в литературной печати. Времена вроде бы менялись, а отношение к нему — не очень. У него выходили книги, но в литера­турной жизни Юрия Селезнева как бы не существовало.

Причем если раньше, вспомним, А. Ахматова фигури­ровала в постановлении, то к Ю. Селезневу более чем прохладное отношение со стороны литературной пе­риодики было как бы по собственной инициативе, в порядке перестраховки. Для этого оказалось вполне достаточно обсуждения в Союзе писателей РСФСР содержания 11 номера журнала «Наш современник» за 1981 год, истории появления статьи В. Кожинова «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» и освобождения из-за нее Ю. Селезнева от должности заместителя главного редактора журнала. Да и за другие публикации тоже — повесть В.Крупина «Сороковой день», статьи А. Ланщикова, рецензии С.Семанова…

Решили зайти к первому секретарю Московской пи­сательской организации с тем, чтобы он официально обратился в «Литературную газету» с просьбой опубли­ковать какую-нибудь статью Ю. Селезнева. Это означало бы конец удавке остракизма, которая была его терновым венцом после ухода из «Нашего современника». Ф.Ф. Куз­нецова в тот момент на месте не оказалось, и мы догово­рились встретиться после майских праздников. Глаза у Юрия Ивановича, всегда такие яркие, были печальны.

После майских праздников я был в командировке, простудился и попал с воспалением легких в загородную больницу. Когда выписался, до намеченной встречи оставалось меньше недели. Черной недели, в течение которой я потерял двух друзей. Началась она похоронами В. А. Чивилихина, а закончилась, когда в аэропорту увидел почерневшую и раздавленную горем Марину, увы, уже вдову, прилетевшую берлинским рейсом. До это­го в душе была слабая надежда, шанс из тысячи, из миллиона — но вид Марины их не оставлял…

В те печальные дни, да и сейчас я задаю себе вопросы, на которые трудно и, пожалуй, невозможно ответить. Почему тогда, в последнюю нашу встречу, я не почув­ствовал, что внутреннее напряжение у Юрия Ивано­вича достигло невыносимых, критических значений? Не потому ли, что последние три года я его другим не ви­дел? Может, окажись Ф. Кузнецов на месте, всего лишь надежда, обещание сняли бы это напряжение?

Мне приходилось видеть Селезнева в разные моменты: и в лучшие времена, и в трудные. Отношения были доверительные, даже нежные по своей предупре­дительности, деликатности. Всегда он был благороден и великодушен, всегда уравновешен и ровен даже с теми, кто этого меньше всего заслуживал. Чего это стоило ему, мы, так сказать, знаем лишь общий итог. И совершенно неуместны, никак не увязываются со светлым образом Юрия Ивановича попытки как бы за него, кто уже во власти вечности, решать, как относиться к тому или иному ему близкому человеку…

Особенно сблизила нас совместная работа над вто­рым выпуском альманаха «Мастерская». Было это в 1975 году. В то время я заведовал редакцией по работе с молодыми авторами в издательстве «Молодая гвардия», а он еще работал в журнале «Молодая гвардия», должен был прийти в издательство заведовать редакцией серии «Жизнь замечательных людей». ­

Вообще славное это было время для издательства «Молодая гвардия». К заведованию ряда редакций пришли сверстники и единомышленники — «молодые заведующие». «С вами было трудно, но очень инте­ресно», — так мне, к примеру, говорили впоследствии коллеги по редакции. Думаю, что это оценка всем «моло­дым заведующим». Многое вокруг застаивалось и за­таивалось, залегало на дно, в тину многолетнего кара­синого выжидания, а в «Молодой гвардии» все как бы шло наперекор инерции: вокруг издательства собирались лучшие молодые литераторы, в основном поэты и кри­тики, обсуждали буквально днями животрепещущие проблемы. Прозаиков, к сожалению, привечали примерно с третьей-четвертой книги, и функцию редакции прозы «Молодой гвардии», по существу, взяло на себя молодое издательство «Современник».

Издательство «Молодая гвардия» все больше становилось центром общественного беспокойства по поводу тех проблем, о которых мы все сейчас так печемся. При­меры? Пожалуйста, вот только один штрих, имеющий отношение к Ю. Селезневу. В те годы он резко крити­чески отозвался об одной книге, в которой предприни­малась попытка доказать, что автором «Слова о полку Игореве» был не древний русич, а кипчак. Юрия Ива­новича очень беспокоили тенденции, отголоски которых нашли какое-то отражение в этом сочинении. Мы читали и другие произведения, и становилось все более очевид­ным, что в Казахстане растет, как на дрожжах, агрес­сивный национализм… Неуемность «Молодой гвардии» была не по душе, беспокойное издательство портило «идиллическое» представление о состоянии нашего общества, и первым получил новую должность наш директор В. Н. Ганичев, став главным редактором «Ком­сомольской правды». Мы понимали, что никакое это не повышение, впрочем, так оно и произошло… Нет сомне­ния в том, что будущие историки проанализируют роль молодежного издательства и журнала «Молодая гвар­дия» в общественной жизни семидесятых годов и еще отдадут должное Юрию Ивановичу Селезневу.

В те годы развернулась борьба «за учение» и «за учеников», естественно, за будущее литературы между двумя литературно-эстетическими течениями. Схлестну­лось в споре, как я сейчас понимаю, народное и элитарное. Противоборствующие стороны обменивались -ударами по широкому фронту, но очень редко лицом к лицу, как это случилось на известной дискуссии в ЦДЛ под назва­нием «Классика и современность». И те, и другие видели, что в обществе стала накапливаться неповоротливость, усталость и сонливое безразличие, и обвиняли друг друга в смертных грехах…

Вернемся к альманаху «Мастерская» и роли Селезнева в нем. Разговоры о необходимости возрожде­ния горьковской «Литературной учебы» велись давно, и молодежное издательство решило издавать альманах в надежде, что со временем его преобразуют в журнал. Название «Мастерская», насколько мне известно, при­надлежит моему предшественнику по редакции поэту Геннадию Серебрякову. У него он не получился, и первый выпуск издавать выпало мне. Альманах заново составил Олег Михайлов, и первый номер вышел в 1975 году.

Когда второй номер почти набрали, меня неожиданно вызвал директор издательства В. Н. Ганичев.

— Придется «Мастерскую» из типографии изъять,­ — сказал он и сообщил, что Евг. Евтушенко добился раз­решения издавать на базе «Молодой гвардии» два номера в год альманаха «Мастерская» по двадцать лис­тов каждый, с четырьмя цветными вклейками…

Второй выпуск нашей «Мастерской» уже составлялся Юрием Селезневым, он даже предложил на обложке поместить снимок чернильницы Пушкина.

— А если выпустить просто как сборник? Под другим названием? Не пропадать же готовой книге. Назовем «Эстафета», а, Валерий Николаевич?

— Мгм… давай.

Но… Вскоре был выдворен из страны А. Солжени­цын, а Евтушенко это, мягко говоря, не понравилось. Это обстоятельство отдаляло «Мастерскую» от него, а у нас альманах был уже в металле. Мы не стали ждать, смиренно сложив руки, и вышла не «Эстафета», а «Мас­терская».

Надо заметить, что Ю. Селезнев ценил поэтический талант Евг. Евтушенко, но его рыскания по литератур­ным горизонтам вызывали у него ироническую улыбку. Во втором выпуске, когда альманах, стало ясно, не будет выходить с четырьмя цветными вклейками, была возможность одну из статей посвятить Евгению Алек­сандровичу. Но мы не пошли на это из этических сообра­жений. Хотя Евг. Евтушенко, который, как известно, собирался немало лет выпускать альманах под назва­нием «Лестница», после выхода первого номера «Мастер­ской» написал жалобу на «Молодую гвардию», мол, она позаимствовала у него название. На что и был дан в ЦК КПСС аргументированный ответ со ссылкой на книготорговые планы издательства, из года в год обещавшие молодому читателю «Мастерскую».

Когда журнал «Литературная учеба» был восстанов­лен и страсти поутихли, меня как-то угораздило оказаться в ЦДЛ за одним столиком с Евг. Евтушенко.

— Ух, ненавижу… Вы мне тогда все испортили,­ — выдохнул с ненавистью Евгений Александрович.

Сейчас выпуски «Мастерской» библиографическая редкость. Во второй номер Юрий Иванович включил подборки из рецензий Всеволода Иванова «О произ­ведениях студентов Литинститута» и «Из переписки М. М. Пришвина», не публиковавшуюся с 1859 года статью А. Фета «О стихотворениях Ф. Тютчева». Впер­вые на русском языке печатались «Всем начинающим авторам» Марка Твена и «Заключительный курс пи­сательского мастерства» Уильяма Фолкнера. Там же были статьи «Стержневой корень» Виктора Астафьева и «Природа и синтетика» Михаила Лобанова. Последняя, о творчестве Андрея Вознесенского и Владимира Со­лоухина, печаталась как дискуссионная, редакция намеревалась продолжить разговор, но этому не сужде­но было сбыться. Со своими наблюдениями о мастер­стве Николая Рубцова поделился в «Стихии света» Вадим Кожинов, превосходные заметки критика «Об искусстве композиции» опубликовал Анатолий Ланщиков. В числе авторов — и молодые тогда критики Всеволод Сахаров и Николай Машовец. Только одно перечисление имен говорит само за себя.

Выступил и Юрий Иванович, в самом названии статьи — «Содержательность художественного сло­ва», — определив главную тему своих исканий и предмет самых острых дискуссий не только тогда, но и в наши дни. «Необходимость учебы у классиков, необходимость творческого восприятия уроков мастерства диктуется задачей не возвращения вспять,- писал он в статье,­ — но потребностью нашего времени, потребностью возрож­дения высоких критериев художественности и духов­ности литературы, слова. Ибо и в наше время слово — великое дело. А великое дело требует и великого слова».

До переломного Апреля было еще долгих десять лет…

Первая публикация: Юрий Селезнев. Память созидающая. Литературно-критические статьи. Воспоминания о Ю.И.Селезневе. Краснодарское книжное издательство, 1987