Двадцать первая часть

— Ты отрекся от него? — спросила перед собранием Кристина, которая была тогда комсомольским вожаком класса.

— Конечно, — как о само собой разумеющемся ответил Аэроплан. — Я и фамилию поменял.

— Тогда покрепче отрекайся, клейми и кайся, — прошептала она как стих и добавила: — Каяться не забывай. Ты должен раскаяться до конца, понял?

На собрании он с приличествующим моменту пафосом отрекался и клеймил, не забывая и каяться, а ему не верили, видимо, озабоченные проволочкой тех, кто должен был приехать и забрать. Признаться честно, Аэроплан и сам ждал, не понимал, почему не едут, ненависть ведь

— Ты отрекся от него? — спросила перед собранием Кристина, которая была тогда комсомольским вожаком класса.

— Конечно, — как о само собой разумеющемся ответил Аэроплан. — Я и фамилию поменял.

— Тогда покрепче отрекайся, клейми и кайся, — прошептала она как стих и добавила: — Каяться не забывай. Ты должен раскаяться до конца, понял?

На собрании он с приличествующим моменту пафосом отрекался и клеймил, не забывая и каяться, а ему не верили, видимо, озабоченные проволочкой тех, кто должен был приехать и забрать. Признаться честно, Аэроплан и сам ждал, не понимал, почему не едут, ненависть ведь и у него требовала выхода и действия, а он ненавидел родителя-добровольца, который, будучи врагом, для того и усыновлял, чтобы воспитать его в своем духе. Однако Валдайского уже арестовали, если же приедут, то заберут и его, будь он хоть сотню раз вновь Около-Бричко — вот это последнее соображение никак не приходило в его страстно-воодушевленную голову. Он и мысли не допускал, что его могут не забрать — кто знает, быть может, в этом загадка великой силы пафоса.

Его исключили из комсомола за притупление бдительности к проискам классового врага и почему-то не арестовали. После собрания Кристина попросила проводить ее домой. Он так и не узнал, почему попросила — бросала вызов всем или же она все-таки была неравнодушна к нему?

— У меня такие скользкие боты, возьми под руку, — сказала она, и Аэроплан впервые в жизни пошел с девушкой под руку, после такого собрания и на глазах у всей школы!

— Если можешь, не переживай, — уткнув лицо в пушистый воротник, сказала Кристина. — Зайчиха — мерзавка. Все знают, что она бегает за тобой, и вдруг — такая месть! Подлая и грязная…

Возле ее дома стоял легковой автомобиль — отец у Кристины был военным. Вскоре из подъезда вышел моложавый дивизионный комиссар, и Кристина представила его отцу. «А-а, Истребитель, — приветливо улыбнулся дивизионный комиссар, называя его по школьной кличке. — Как дела?» «Исключили», — сообщила Кристина. «М-да, — нахмурился комиссар. — А что слыхать о вашем отце? Он, кажется, военврач?» «У меня не было никакого отца», — пафос вновь вернулся к Аэроплану. Моложавое лицо комиссара погасло, смялось как от боли, и он с беззащитной горечью произнес: «Простите, но ведь вы и сейчас в его шинели…» И отвернулся, сказал Кристине, чтобы она садилась в машину: им надо срочно съездить к бабушке. Они уехали, так и не взглянув на него.

А он больше не надевал командирскую шинель — предмет зависти одноклассников, хотя мог бы носить, назло дивизионному комиссару — тот тоже, в ближайшую ночь, стал врагом, поэтому так и спешил к бабушке. И Кристина в школе больше не появлялась, говорили, что она не отреклась от своего отца и переехала жить к таинственной бабушке. Аэроплан же Леонидович долгие годы был искренне уверен, что Кристина хотела из каких-то враждебных соображений приблизить его к себе, может, втянуть в антисоветскую банду.

И теперь, через столько лет, Кристина и Зайчиха вместе рассылают анкету! Аэроплану Леонидовичу стало даже не по себе: этакая прорва времени миновала, почти полвека, а ведь как один день! Старые перечницы с грустным юмором ерничали: «Если тебя не совсем одолел склероз, ответь, пожалуйста: когда и при каких обстоятельствах ты последний раз виделся с одноклассником?» По-настоящему рядового генералиссимуса пера заинтересовал только такой вопрос: «Как ты оцениваешь свои способности: они выше твоего уровня сорок девять лет назад или ниже?» О своих способностях он из «Параграфов бытия» мог бы извлечь гигантский трактат, но сделать это не счел — времени свободного не имелось, хотя вопрос находился прямо-таки в раскаленном состоянии.

Поэт, редактор и литконсультант Иван Где-то допекал его особенно сильно, утверждая, что у рядового генералиссимуса пера нет абсолютно никаких способностей к литературному творчеству. Как, автор, создавший десятки тысяч страниц эпохальных «Параграфов бытия», по сравнению с которыми «Махабхарата» и «Калевала», «Манас» и «Песнь о Роланде», а также все остальные эпосы, вместе взятые, — всего лишь жалкие рабселькоровские заметки в районных газетах — и не имеет способностей?

Аэроплан Леонидович только сейчас сам понял, что идет на 2-ю Новоостанкинскую улицу спорить именно об этом с Иваном Где-то, и тут же вспомнил: поэт и литконсультант сбежал из этого района в Олимпийскую деревню. Стало быть, идет он туда по привычке, а не по необходимости, и чтобы еще чем-нибудь ознаменовать свою прогулку (любое дело всегда любил чем-нибудь ознаменовывать) решил зайти там на почту и отправить старым перечницам телеграфный перевод на тридцать семь рублей и за подписью «Истребитель». На проценты от этой суммы пусть устраивают накануне третьего тысячелетия для долгожителей банкет.

Стадия серых карликов, часть 3

Глава седьмая

  

   Обстоятельства, непосредственно предшествующие величайшему открытию, как убедился читатель, были совершенно обычными.

Добавить комментарий