Оптимальный (часть 4)

В пять минут девятого Виктор Михайлович увидел ее — она пересекала площадь наискосок, шла быстро, почти срываясь на бег, в дубленке с белым тонкорунным воротником. На голове у нее была белая вязаная шапочка, которая ей очень шла.

— Вы не замерзли? Я пельмени приготовила из трех сортов мяса — пальчики оближете. Возьмите меня под руку, Виктор Михайлович, у меня такие скользкие сапоги, — попросила она.

Быстровы жили в большом шестиэтажном доме с лепными украшениями, которые Виктор Михайлович не смог различить через запотевшие очки. В подъезде он, наконец, снял, протер их; они поднялись на второй этаж,

В пять минут девятого Виктор Михайлович увидел ее — она пересекала площадь наискосок, шла быстро, почти срываясь на бег, в дубленке с белым тонкорунным воротником. На голове у нее была белая вязаная шапочка, которая ей очень шла.

— Вы не замерзли? Я пельмени приготовила из трех сортов мяса — пальчики оближете. Возьмите меня под руку, Виктор Михайлович, у меня такие скользкие сапоги, — попросила она.

Быстровы жили в большом шестиэтажном доме с лепными украшениями, которые Виктор Михайлович не смог различить через запотевшие очки. В подъезде он, наконец, снял, протер их; они поднялись на второй этаж, к двери с медной табличкой «Профессоръ Иванъ Ивановичъ Быстровъ».

— Это друзья подарили, когда папе дали профессора,- объяснила Лада.

— Милости просим, — сказал хозяин в прихожей, взял у него пальто и шапку, повесил на рога оленя.- Что ж, будем знакомы, — он крепко пожал Балашову руку,- Виктор Михайлович Балашов? Весьма приятно, я даже читал вашу книгу об информации, написанную для нас, дилетантов, довольно умело.

Быстров, не стесняясь, пристально рассматривал гостя, пока тот приглаживал волосы, копался в портфеле, извлекая гвоздики.

— Лада, иди-ка сюда! — крикнул он в глубину квартиры.

— Ой, какие красивые! — воскликнула Лада, подвязывая на ходу серый льняной передник с большими вышитыми ромашками. — Спасибо большое, Виктор Михайлович! Где же вам удалось достать такие?

— Лада, не уточняй ненужные детали,- сказал Быстров. — Тащи нам свои пельмени, а то я, как кот, уже делаю круг вокруг кухни. Прошу ко мне! Лада! Давай все в кабинет!

Иван Иванович был громким человеком. Он всегда кричал дома, потому что у него была большая квартира, которую он за многие годы основательно натолкал самыми невероятными вещами. Просторный кабинет был набит книгами, целую полку занимали старинные фолианты в ветхой, изъеденной временем кожей; книги были везде — на столе, в шкафах и на шкафах; на диване, на креслах, на стульях, на полу; он тут же похвастался перед гостем, что недавно достал за большие деньги редчайший двухтомник философа Федорова, которого очень высоко ценил Толстой и который недооценен потомками, показал и «Домострой» — «здесь много любопытного, — сказал он, — а то все кричат: «домострой, домострой», а никто его не читал». Во всяком случае, эта книга познавательнее любого «Домоводства». А это «Лексикон словеноросский» Памвы Берынды, представьте, за двадцать копеек куплен… Кроме книг, в кабинете Ивана Ивановича было множество старинных икон и русских орденов, в углу стояла полутораметровая деревянная ложка. Под ногами валялась чурка какого-то плотного белого дерева — оказалось, что это кусок мамонтового бивня, на полках были образцы редких камней, лежал рассохшийся уже кокосовый орех. Рядом с ним длинная, слегка изогнутая кость — «это моржовый, тот самый, да-да», — объяснял хозяин по ходу краткой экскурсии.

— Лада! Скоро? — закричал он вдруг так, что Виктор Михайлович от неожиданности даже вздрогнул.

— Иду! — донеслось из глубины квартиры.

— Надо убрать это к чертовой матери, — сказал хозяин и принялся очищать видавший виды огромный письменный стол, на крышке которого из-под хлама стали показываться характерные круглые пятна размером в дно стакана. Наконец он успокоился, но в динамическом смысле, кинетический же потенциал у него был огромен — Виктору Михайловичу казалось, что хозяин опять вот-вот сорвется с места и заорет. Иван Иванович был в старом, с обвисшим воротником, грубом сером свитере, он беспрерывно курил, сбрасывая небрежно пепел в огромную пепельницу. Профессорского у него не было ровным счетом ничего, на улице в таком виде, с таким серым лицом, невыразительным лбом, с короткими волосами, торчащими над правым виском, как соломенная стреха, его можно было принять за классического дядю Васю, который за трешник ни в коем случае не станет чинить водопроводный кран.

— Умница! — закричал Иван Иванович, увидев посреди подноса бутылку коньяку в окружении холодных .закусок, и стал небрежно разгружать их на стол, отдав пальму первенства, естественно, коньяку.

— Папа, осторожно, — взмолилась Лада, когда он каким-то образом выгнал за пределы тарелки шпроты. — Подожди немножко, я салфетки дам.

— А-а, — махнул рукой Иван Иванович, решительно наполняя рюмки. — Будем! Очень рад познакомиться! — и вслед дочери, на кухню: — Капусты свежей принеси побольше! Капусты!

«Деспот, тиран в семье, — подумалось Виктору Михайловичу, — недаром «Домостроем» восхищается».

— Вам не нравится коньяк или вы мало пьете? — спросил Иван Иванович, увидев почти полную рюмку Балашова.- Гастрит? Если хотите, у меня есть настойка золотого корня. Ему цены нет. Это алтайская штука. Не хотите? Напрасно… Было облепиховое масло — другу отдал. Да снимите вы свой пиджак, галстук рассупоньте, чувствуйте себя как дома, а не на каких-нибудь экосезах… Так вот, я читал вашу книжку, — Быстров говорил без всяких переходов, не теряя времени на всестороннее обоснование своих мыслей.- Я не пойму, вы считаете информацию всеобщей категорией материи, как время, пространство? Из вашей книги я не понял, вы — за или против?

— Это вопрос философский, Иван Иванович, на эту тему много писал Урсул, — уклончиво ответил Виктор Михайлович.

— Читал, но мало понял. Как дохожу до ваших формул, чувствую себя дураком и жалею, что не силен в математике. Хотя, кто знает, может, к старости поднатаскаюсь в вашей грамоте. В теории информации много любопытного — читал труды отца вашего Шенонна, и нашего Колмогорова, и англичанина Черри, и француза Абрахама Моля, который попытался применить теорию информации в анализе информационности музыки, и так далее и тому подобное. Только на мой непросвещенный взгляд, Моль больше доказал не всеобщность информации, а ограниченность ее теории или неразработанность. А попалась мне краткая библиография трудов по информации ~ батенька вы мой, сколько наворочено и написано! Шум, шум, шум, как вы называете…

— Извините, но в связи с чем вы, литературовед, заинтересовались теорией информации? — спросил Виктор Михайлович.

— Гм, — проворчал Быстров и откинулся в кресле.- Отвечу вопросом. Вы считаете научно-техническую революцию самой важной и существеннейшей чертой нашего времени?

— Разумеется.

— Почему «разумеется»? — выкрикнул Быстров. — А если ее нет, не существует в природе и она является просто фигуральным, образным выражением газетчиков, а множество людей с умным, точнее наукообразным видом, стремится доказать нам, что она есть? Вам не кажется, что все это от лукавого? Вдуматься хорошенько — бред сивой кобылы, весьма тщательно подмалеванная старая, как мир, технократическая идея. Простите, да с чем ее кушать, революцию вашу-то, а?

— Иван Иванович, вы серьезно отрицаете существование научно-технической революции?- спросил, чтобы удостовериться в услышанном, Виктор Михайлович.

— Революции — да…

— Очень опрометчиво, — заметил вальяжно Виктор Михайлович. — Научно-техническая революция оказывает колоссальное влияние на жизнь современного общества. Как же это можно отрицать? Впрочем, такой подход не нов, его на Западе используют мелкобуржуазные радикалы.

— Оставим радикалов в покое, — поднял руку Быстров, как бы гася разгорающийся спор. — Хотите, я вам расскажу краткую историю вопроса. В моем, естественно, понимании. Лет двадцать назад, с вашей точки зрения можно сказать в доэнтээрреволюционное время, помнится, разгорелась одна жаркая дискуссия: «физики»или «лирики». Изломали множество копий, израсходовали фантастическое количество бумаги, отняли миллиарды часов времени у людей, чтобы прийти к выводу: и те, и другие — главные и важные. Однако научно-технократическая мысль не дремала — подсунула тоже самое, только в другой обложке: научно-техническая революция — нате вам, а ну-ка, кто в контрреволюционеры готов рядиться? И, как водится, пошла писать губерния — всё стали рассматривать с точки зрения так называемой эпохи НТР. Литература эпохи НТР, живопись эпохи НТР, только вот, кажется, до балета еще не дошли, но и там, говорят, пробивают что-то эдакое научно-технически революционное. Скажите, откуда такая амбиция? Вас что, не удовлетворяет термин «научно-технический прогресс?» Ведь прогресс-то никто не отрицает, хотя к нему тоже надо подходить диалектически.

— Вы имеете в виду ущерб окружающей среде?

— И ЭТО — тоже! — выкрикнул Быстров.- Здесь мы, пожалуй, подошли к тому критическому, но и с другой стороны отрадному моменту, что стали задумываться: как вообще спасти Землю и как спасти себя, человечество.

— Но ведь одной из задач научно-технической революции, — Виктор Михайлович не без удовольствия выделил голосом три последних слова, — как раз и является поиск путей восстановления окружающей среды, принципиально новых способов обеспечения энергетических потребностей, рационального использования природных ресурсов. Если сегодня наш дом, земной шар, довольно загрязнен, так виноваты не научно-технические достижения, а наше незнание, головотяпство. Нельзя сбрасывать со счетов и порочную систему хозяйствования в капиталистическом мире, именно НТР обостряет в нем противоречия. Кроме того, Иван Иванович, отрицая огульно достижения научно-технической революции, хотите вы этого или не хотите, но умаляете достижения нашей страны в научно-технической области, роль научно-технической интеллигенции в экономической и духовной жизни страны, — разошелся Виктор Михайлович. — Я знаю, с какой жадностью эта интеллигенция интересуется литературой и искусством, вообще гуманитарными дисциплинами. Это весьма образованный и культурный народ…

— Все это, можно считать, так, но я не пойму — при чем здесь все-таки научно-техническая революция? Почему вы нередко заявляете: дескать, это результат научно-технической революции, и это, и это, нередко присваивая то, чего мы добились благодаря социальным революциям, то же революции Октябрьской? Не кажется ли вам, что, скажем, и теория конвергенции в связи с НТР — должно быть, изготавливается на одной и той же кухне. В эпоху НТР, мол, сглаживаются противоречия между двумя системами, не играют уже такой роли национальные особенности, хотя истинная здесь цель — как раз разжечь национализм. Мне кажется, что нас с вами какие-то молодцы хотят околпачить, и ловко, очень ловко! В нашей среде есть прямо-таки ультра-энтээрреволюционеры, которые не прочь механизировать, автоматизировать или вовсе эвээмизировать духовную жизнь. Заставляют машину писать стихи, писать музыку…

— И пишет стихи машина, и музыку пишет! — разгорячился Виктор Михайлович.

— Да, да, стихи! Но какие?

— Пожалуй, не хуже многих, которые печатаются.

Иван Иванович приумолк, плеснул в рюмки коньяку и с лукавой улыбкой спросил:

— Значит, в будущем машины, когда станут совершеннее, станут писать стихи еще лучше?

— Безусловно, — ответил Виктор Михайлович, настораживаясь.

— Говорят, сейчас у американцев более совершенные машины, чем у нас. Да?

Виктор Михайлович не ответил, но кивнул.

— Стало быть, — закричал победно Иван Иванович,- сейчас американские машины могут писать русские стихи лучше наших? Хах-ха-ха! — забегал он по кабинету, взявшись руками за голову. — Вы меня убедили! Хах-ха-ха! Да понимает ли ваша машина, что есть стихи, а есть поэзия! Это же не одно и то же! Хах-ха-ха!

— Папа! Папа, что с тобой? — вошла с подносом Лада. — Папа, успокойся, это же неприлично — так себя вести!

— А это прилично, это прилично — путать стихи с поэзией? Понимаешь, американские машины могут писать стихи на русском языке лучше наших машин!

— Ну и что, папа, завтра наши будут писать лучше… Поэтому, пожалуйста, сядь за стол. Смотрите, какие я вам пельмени принесла. Сядь, я прошу тебя.