Политико-мистическая утопия контркультуры

Она воплощалась в творческой практике не в «чистом виде», а сквозь призму обы­денного сознания, зачастую воспринимавшего «сексуальную ре­волюцию» как проповедь разврата. В результате опосредования разными формами художественного производства при капита­лизме своеобразно преломлялись и варианты осмысления и оценки нравственных установок бунтующей молодежи в весьма широком диапазоне — между трансцендирующим «сексуальную революцию» маркузианским представлением об «освобождении Эроса», идеей «свободы любви» как главной политической сво­боды и коммерческой порнографией. Решение этических дилемм и способы художественной трактовки сексуальности зависели и от внутрихудожественных традиций. Эстетизация обнаженно­го тела, нюансированная эротичность, характерная для многих направлений живописи и скульптуры, литературные вариации на сексуальные темы в различных интерпретациях от гедониз­ма до садомазохизма, строгий запрет на эксплицитно сексуализированное поведение в буржуазной драме и кинематографе — все это накладывало свой отпечаток на практические воплоще­ния идей контркультуры в искусстве. Политика и секс соединялись воедино в знаменитом швед­ском фильме Вильгота Шемана «Я любопытна» (1967) или в бродвейской постановке пьесы «Че» (1969) — одной из многих западных спекуляций на имени латиноамериканского револю­ционера. Начиная со спектакля «О, Калькутта!», поставленного в 1967 году в США, а вслед за этим и в ряде западноевропейских стран обнаженное тело утвердилось на сцене. Актеры переходи­ли и к открытой демонстрации совокуплений, ранее составляв­ших монополию специальных «подпольных» заведений.