Сказка о бердянском бычке

Вполне возможная быль

Азовский бычок-кругляк с латинской фамилией Neogobius melanostomus жил недалеко от берега между Белосарайской косой — узкой полоской суши, уходящей в море, и человеческим городом Бердянском, от которого он и получил свое прозвище — бердянский. Ему выпала судьба быть особью мужского пола, и поэтому окраской он иногда был черен, как вышедший из моды телефонный аппарат. Из-за этого приазовские мальчишки называли такого бычка кочегаром или цыганом, принимая его не за мужчину, а за представителя какой-то то особой бычковой породы.

На самом же деле он был серым или светло коричневым, а к

Вполне возможная быль

Азовский бычок-кругляк с латинской фамилией Neogobius melanostomus жил недалеко от берега между Белосарайской косой — узкой полоской суши, уходящей в море, и человеческим городом Бердянском, от которого он и получил свое прозвище — бердянский. Ему выпала судьба быть особью мужского пола, и поэтому окраской он иногда был черен, как вышедший из моды телефонный аппарат. Из-за этого приазовские мальчишки называли такого бычка кочегаром или цыганом, принимая его не за мужчину, а за представителя какой-то то особой бычковой породы.

На самом же деле он был серым или светло коричневым, а к черной окраске, как и люди мужского пола в торжественных случаях наряжались в черные костюмы, прибегал в брачный период. С людьми у него было много общего. Прежде всего, у него, как и у людей, не было воздушного пузыря. У всех рыб он в наличии, а у него – нет. О них говорили, что они немы, как рыбы, а наш герой мог рычать-ворчать, ругаться и верещать, даже материться. Последним искусством его наградил знаменитый матрос-спасатель Сенька с Лафировки, что в селе Ялте на здешнем БАМе, то есть берегу Азовского моря. Вначале Сенька громогласно учил отдыхающих в пансионате как правильно пользоваться аппаратами с газированной водой. А потом, когда настала пора приобщаться к мировой цивилизации, дни и ночи крутил с чужеземными словами музыку, от которой дрыгалась даже придонная вода. С цивилизационной целью он знакомил отдыхающих и с крутыми блатняцкими песняками, где ни слово, то выражение. Вот и научился наш жених материться, хватанул культурки столько, что даже судаки в авторитете обплывали его стороной – ведь тронь его, а он, беспредельщик, пасть тебе порвет.

Вследствие большого скопления народу на БАМе ловить его стали самыми оскорбительными способами, рассчитанными на круглую круглякову дурость. Короче говоря, ловили его теперь на то, что у кого имелось под рукой, — на подручные средства. Строители, к примеру, брали на перила. Остался у кого-то из них кусок красных пластмассовых перил, мелькнула хулиганская мысль попытать на них бычка — распилил на кубики, насадил вместо наживки. А бычки что, бычки восторженно отнеслись к новинке. Пошла мода ловить на перила…

Медики тоже внесли лепту — приловчились таскать на разные цветные таблетки в пластмассовых облатках — допустим, на розовые пилюли реопирина, который, всем известно, немного помогает при ревматизме. Физики-химики, как и подобает им, нашли научно обоснованный метод — пошел бычок на «черный свет». Иными словами, каждый профсоюз приспособил отраслевые возможности.

Дело дошло до того, что даже женщины и те рыбалить приохотились. И конечно же, своими особыми дамскими методами. Вместо того, чтобы насаживать червя — для бычка он вкусен-то как, господи! — они вздумали всего лишь покрывать крючки маникюрным лаком. Получилась у них почти вечная наживка. Особенно пришелся по вкусу конопатеньким бычихам кьютекс — перламутровый лак фирмы Чизеброу-Пондс (Нью-Йорк-Лондон-Париж). Пошла в ход и губная помада — в ней важен цвет, и даже бигуди — правда, которые покрупнее размером.

Многочисленность бычкового племени для людей давным-давно стала привычной, это было явлением от сотворения мира само собой разумеющимся. Ученые люди в толстых книгах отводили бычку скромное место, похваливали за высокую голову и маленький рот, на самом же деле он был прожорой, а по поводу высокой головы — так он и сам, наш уже видавший виды, многоопытный бычок знал, что более глупой рыбы не сыскать не только в Азовском море, но и во всем мировом океане.

Он был таким глупым, что и сам удивлялся этому. На досуге он не без гордости грешил такими стишками: не называется ли он кругляком, потому как является круглым дураком? Стишки стишками, но ловили его не только сетями, неводами, на удочку и перемет, а вообще на что угодно — на тот же окурок, на яркий цветной лоскут, на кусок своего же брата бычка, а то и просто на самодур — на снасть с несколькими и крючками безо всякой наживки. На голый крючок, на одну, так сказать, идею пищи. И этим он тоже не отличался от людей. Мало того, проглотив один крючок, хватал другой — ему, видите ли, мало одного крючка, потому что совершенно не соображал, что делал…

В молодости наш бычок тоже отведал самодура. Крючок проткнул ему губу, и он трепыхался на нем, когда его вытащили на белый свет. К счастью, в то время он был крошечным, совсем никудышным, и рыбак, рассердясь, что тот занял на самодуре место, снял его с крючка и швырнул в воду.

Его могли брать голыми руками прямо в норах. Бычок будет сидеть не шелохнувшись и, млея от счастья, думать, что к нему пожаловала в гости молодая подружка. Приготовится он говорить ей какие-нибудь слова, а его за жабры — и в садок!

В связи с научно-технической революцией у людей бычка стали ловить на трубу. Набросают ему обрезков металлических или пластмассовых труб, а бычок — он ведь дурак, для него труба — предел мечтаний, готовая и модная жилплощадь. Занимает обрезки, присасывается к стенке и еще дрожит, чтобы не отнял кто-нибудь, и радуется своему везению, несчастный…

Кругляк не знал и знать не мог, просто не отведывал, что жареный он по вкусу может тягаться с любой речной рыбой, что уха из него наваристая и сладкая, требует всего лишь побольше перца, что вялится он без особых хлопот — кожа дубленая, не берет ее самая зеленая муха. Не знал бычок, что ему, вяленому, в городе Мариуполе красная цена была три гривенника за килограмм, не слышал он также, что из него, самой бросовой рыбы, делали консервы с томатом — блюдо, очень любимое студентами за доступность. Все это из года в год становилось все большей редкостью или, как выражаются грамотные торговые работники, — дефицитом

У кругляка была уютная норка под известняковым камнем, в которой он спал, прятался от хищников и предавался размышлениям о жизни в часы досуга. Когда наступала пора обзаводиться потомством, он убирал ее от разного холостяцкого мусора и приглашал круглячку, серенькую, в общем-то конопатенькую от головы до хвоста рыбку, которая, немало привередничая, делала кругляку всевозможные мелкие и досадные замечания — то заметит в углу пустую створку от моллюска, то комочек грязи найдет или окурок. Бычок, само собой разумеется, был некурящим, но как-то сорвал с крючка окурок и приволок домой, затолкал в расщелину в качестве украшения. Но бычихе не понравился запах — оно и понятно, дамам в определенную пору многое бывает не по нраву.

В конце концов, они уединялись в норке и вдали от рыбьей общественности справляли свадьбу. Круглячка оклеивала стенки норки икрой и уплывала восвояси, а он, никому не жалуясь и не требуя алиментов, оставался оберегать потомство. На камне росла азовская камка` – трава, используемая людьми для набивки матрасов, диванов, стульев, и пока она росла, кругляк прятался в ней, готовый броситься на всякого, кто осмелится приблизиться к его дому. Здесь же, на траве, жили моллюски, и бычок, не упуская ни на миг из виду свою норку, подкреплялся, глотая их целиком, прямо в створках.

Недели через три-четыре из икры вылупливались крохотные, юркие личинки — сотни, тысячи личинок. Когда они уплывали из отцовского дома, то кругляку казалось, что из норки поднимается легкий, еле заметный дым.

Освободившись от родительских обязанностей, бердянский бычок выходил на охоту. Короткими бросками, присасываясь на несколько мгновений грудным плавником-присоской к камням, он черной молнией бросался на моллюсков, почти прозрачных креветок и вообще на все, что попадалось на пути и выглядело съедобным. Бычок был неутомимо трудолюбив, спешил, хватал все без разбору — родственников у него всегда были миллиарды и никто из них, конечно, не хотел оставаться голодным.

Понастроили люди на побережье домов отдыха и пансионатов, в одной только здешней Ялте их возвели более ста штук. Носятся отдыхающие на рокочущих катерах, выходят на бычка на десятках лодок, с утра до ночи шум, гам и треск. Надоело бычку шарахаться от своего камня, когда над ним пролетали катера, надоело день и ночь слушать записи неугомонного матроса-спасателя Сеньки. Надоело, и все тут!

Стал подумывать бычок о том, с кем бы обменяться жилплощадью. Но с кем? Бычок-бланкет живет в Черном море, он на Азовское не согласен, да и в его море кругляков полным-полно. Ближайшим бычкам — мартовикам, травяникам, песочникам — меняться нет никакого смысла. Они живут тут же, кругляковы соседи. С бубырем что ли? Бубырь любит пресноватую воду, переселился поближе к Таганрогу, потому что Дон оскудел водой и Азовское море стало совсем соленым и развелась в нем тьма-тьмущая медуз. «Не море стало, а бульон из медуз!» — ругался не так давно судак и вслед за бубырем, красной рыбой и лещом, то есть чебаком, махнул к устью Дона.

Водился еще тут бычок-ширман, да только дел с ним кругляку иметь не хотелось: тот хищник, причинял немало зла не только тюльке и хамсе, но и кругляковой молоди. Обсуждали его поведение на общем собрании, уговаривали расстаться с разбойничьими привычками и замашками, урезонивали и стыдили ширмана бычки всех мастей. Просили бычки из племени пандака, которые живут в озерах на филиппинском острове Лусон. Прислал по-азиатски цветистое и приторное даже в гневе послание красавец японский девичий бычок — куда там! Хулил его каспийский кругляк, потому как на азербайджанском языке он называется гирда хул. Не внял ширман предупреждениям, подумать только, и калифорнийского синеполосого бычка! Нету на ширмана никакого окорота, и водиться с ним кругляку — позор, да еще какой.

Вообще-то кругляк жил в интереснейшее время крутых перемен. В эпоху развитого социализма, когда всё стало превращаться в некую единую общность, его соплеменники, пользуясь атмосферой братской дружбы, расселились в водохранилищах Волжского каскада, проникли в Аральское море, но освоить Балтику и стать питерской номенклатурой не додумались. За что со временем и поплатились.

Если бы знать, что в прикупе, то можно было собой зарыбить водный простор и дачного кооператива «Озеро». Там, поговаривали, ротанов развелось тьма-тьмущая, вечно голодных, прожорливых и ненасытных. Вообще-то это подошло бы, а может, и подошло, для ширманов, но не для кругляков. Вокруг озера компашка собралась еще та, а кругляки к рыночным законам, то есть к стяжательству да еще неправедному, спекуляции, финансовым махинациям, распиливанию бюджета, совершенно были не приучены.Никакого резона не было становиться им и продажными, поскольку в базарный день цена им всегда была пятак за десяток. В этом смысле они даже для раскрутки инфляции никуда не годились.

Как только от Сенькиного радио денно и нощно поверхность моря стало покрываться перестроечной рябью, ширман объявил себя диссидентом, либералом и рыбократом, который всю жизнь, оказывается, боролся с тоталитарным режимом осетров и белуг. Поэтому отныне его власть. Мелкотравчатая рыбья общественность с энтузиазмом аплодировала плавниками и жаберными крышками – кому чем сподручнее было. Масса премудрых пескарей с воодушевлением рванула в рыбократы. Только наш кругляк выругался в адрес рыбократической тусовки, плюнул в ее сторону комом ила и удалился в свою норку поразмыслить о том, что ему делать с грядущими неисчислимыми благами и благодеяними, обещанными рыбократами.

Дальнейшие события показали, что кругляк как в воду смотрел, не веря в разглагольствования новых хозяев жизни. К ширману со всех морей повалили консультанты и специалисты по подводным свободам и рыбократии. Среди них пожаловал с побережья США и гребневик мнеиопсис. Вроде бы медуза и не медуза, а на самом деле — кишечнополостное чудище, приватизировавшее, то есть уничтожившее, весь планктон. Вместо рыбократии и либерализма начался повальный рыбий голодомор, настоящий геноцид. Стали поговаривать, что слово «ширман» переводится с английского как абсолютный или полноценный человек, а потому он, вероятнее всего, – американский шпион, в лучшем случае, агент влияния.

Кем бы он ни был, а кругляки помоложе решили бежать в дальнее зарубежье, заселили все Великие озера на североамериканском континенте. Пищи там в лице моллюска-земляка по имени дрейссена развелось неисчислимое множество. Дрейссены было столько, что поселяясь на бакенах, она притапливала их, забивала собой водозаборы, к последнему занятию присоединились и кругляки, потому что их в огромных количествах засасывало в трубы. Американцы и канадцы решили, что и в их водах хозяйничает русская мафия, и стали защищаться от бычка электрическим током. В честь удачной мести задавакам-америкосам наш кругляк распевал сотни раз слышанную песню по Сенькиному радио, лишь слегка изменив место подвига: «Едут, едут по Нью-Йорку наши казаки!..»

Обамериканившиеся кругляки помнили родные воды и не забывали о незваном гребневике. Прислали его природного врага – гребневика-хищника берое по фамилии Оватин, который питался исключительно мнеиопсисом, не взирая на его подчас внушительные размеры. Оватин в кратчайшие сроки очистил от захватчиков Черное и Азовское моря и – что же? Опять расплодились медузы. «Так какой же смысл во всех этих войнах и переделах собственности, если всё вернулось к тому, что было, только во много раз хуже?»- спрашивал себя кругляк.

Никуда не подался бердянский бычок из родных мест — будь что будет, но зато дома. Он ждал подругу.

Итак, наш бычок стал больше следить за своей внешностью, прибрал жилище в начале августа две тысячи такого-то года. Поджидая загулявшую подругу, он подмел плавником и хвостом двор, дошел таким образом до чистого песка и щебенки. От нетерпения вился он над норкой, показывая, на какие фигуры способен, какой он сильный и ловкий бердянский бычок.

Конопатенькая где-то задерживалась. Кругляк искал ее в зарослях камки, на песчаных и каменистых подводных косах, но везде и всюду натыкался на медуз. Отвратительные, мерзкие эти создания, полупрозрачные, мутно-желтые, с синими ободками на зонтиках, слизистые и студенистые, были голодными. Здесь они слишком много раз отпочковывались — если в Черном море всего три-четыре раза, то в Азовском за одно лето умудрялись проделывать это до шестидесяти раз. Они пожирали планктон, креветок, личинок рыб и мальков — здесь им опять жилось вольготно, и теперь, видимо, за пол-лета не один раз прочесав все Азовское море, они были готовы вступить в схватку и с крупным бычком. Медузы поворачивались к нему, пытались окружить добычу, судорожно шевеля зонтиками и соплами.

Бычок уходил от них, отводил медузьи армады от своего камня.

Так прошел день, второй, третий…

Бычок устал от ожидания, от борьбы с медузами — те стали по ночам скапливаться у его норки. Он мог проучить их за наглость — вылетел бы пулей из-под камня, прошил бы насквозь какой-нибудь студенистый зонт. Но это делать ему не следовало — медузы были ядовиты, он обжег бы кожу, и к нему, пахнущему медузами, не приплыла бы подруга.

Нежданно-негаданно к нему пожаловал важный, с первого взгляда видно – чиновный ротан да еще и с претензиями.

— Это почему же ты до сих пор не воспользовался дачной амнистией? – открыл он рот, который у него был шире раза в два туловища.

От неожиданности кругляк онемел. Зашевелил извилинами и вспомнил, что по Сенькиному радио трендели о дачной амнистии, которая касалась людей в основном из породы шестисоточников, чтобы еще раз крупно их ободрать, а потом каждый год на законном основании драть дань-налоги за недвижимость. Судя по всему, ротан рассчитывал на кругляковую дурость, и наш герой задумал поразвлечься.

— Да у меня всего лишь норка, в ней еще мой дедушка жил… — строил из себя лоха.

— Ну и что? – грозно спросил ротан.- Надо оформить норку в собственность. Пригласить геодезиста, внести в кадастр, получить свидетельство на право владения. Могу помочь…

— Амнистия эта ведь для людей…

— А мы что – не люди? Или ты слишком грамотный у нас?

— Извините, пожалуйста. И во сколько мне обойдется?

— Примерно тысяч двадцать пять. И это с моей скидкой!

— Каких тысяч?

— Рублевых. Или зелеными – тыща.

— А в глаз не хочешь? – ласково спросил кругляк.

— Ты что себе позволяешь в отношении представителя власти?

— А у нас, бердянских, не рубли, а гривны. Рубли на другом берегу. Ты здесь не власть, а рекетир и контрабандист!

И угостил его камнем точно в глаз. Ротан вскинулся и мгновенно исчез, а кругляк долго еще ворчал, что такие вот ротаны разделили даже море, сами не знают, где в нем границы, с любой норки требуют капусту, никак не насытятся. И гордился собой, задумав рассказать об этой стычке круглячке.

Подруга могла бы и поторопиться — кругляк уже чуял сероводород, который серебристыми пузырьками выскакивал из теплого донного ила. От газа кружилась голова, и когда дышать было нечем, бычки, обезумев окончательно, выбрасывались на берег. От старых кругляков бычок слышал, как тучами уходили его сородичи к берегу и как люди, не перенося смрада и боясь эпидемий, зарывали их в землю бульдозерами.

Конопатенькой надо было бы поспешить. Их племя за последние годы очень поредело, как говорят люди — от колоса до колоса не слыхать и голоса. Как она посмела не понимать этого? И бычок, злясь на легкомысленную круглячку, гневно посверкивал желтыми огоньками в глазах и называл ее гуленой, отступницей и интеллигенткой за небрежение своим святым долгом.

Ожидая ее, он отощал, стал колючим и шершавым и имел уже далеко не жениховский вид. Вода еще больше нагрелась, и теперь он, забившись под камень, несколько дней простоял там, мало двигаясь и обходясь незначительным количеством кислорода.

Однажды ему в полудреме привиделся легкий, еле заметный дым, поднимающийся из его норки, и когда он очнулся и понял, что это было не наяву, не совладал с собой, не перенес чувство собственного бессилия, вскинулся, как вскидывается любая рыба, а затем рванулся с места и, ободрав бок об острые стенки камня, затих.

Затем, уже отчаявшись, захотел дать последний бой медузам, подстерегающим его у входа, и приготовился к этому, как вдруг в норку что-то скользнуло, приткнулось к нему мягко и ласково.

— Ух, еле доплыла, — тяжело шевеля плавниками и широко раскрывая жабры, сказала подруга.

— Где ты так долго была? — строго спросил кругляк.

— Я искала тебя много дней и ночей. Но тебя нигде не было — ни в норах, ни под камнями, ни в траве! — с обидой воскликнула конопатенькая, а потом тихо и безучастно добавила: — У меня перезрела икра — так долго я тебя искала…

Бычок знал, что это значит, и попытался немного ее утешить:

— Я старый кругляк. Мне после этого нереста следует умереть, и я знаю, что в такой теплой воде нашим детям все равно не выжить — не хватит воздуха.

— Теперь и я умру, кругляк. Хотя еще и молодая… Не смогла вовремя найти тебя и освободиться от икры.

— Зачем же ты пробивалась между медузами и приплыла ко мне? — от жалости ласково упрекнул кругляк.

— Я должна была приплыть к тебе, вот и приплыла.

Бесхитростный и достойный ответ подруги понравился старому бычку: он тоже знал, что детей у него уже не может быть, но ждал, потому что должен был ждать.

На следующий день, когда не оставалось надежд даже на чудо, он повел конопатенькую к берегу. Дышать им было уже нечем, но кругляк подбадривал подругу, и они пробились к отмели. У самой кромки воды отдохнули, собрались с силами, а затем, отчаянно отталкиваясь плавниками, набрали скорость и, поднявшись в воздух, упали на горячий, шуршащий ракушечник. В воздухе бычок на полные жабры вдохнул кислорода, в голове у него помутилось, и глаза ослепли от яркого солнца.

— Мами, мами! Look, гля-гля! — закричала какая-то девочка на смеси бердянского с американским диалектом английского и подняла рыбок. — They are jumping! Они делают прыг-прыг! Как называются эти its?

Девочка была внучкой мэра Бердянск-сити, одного из совладельцев Азовского моря, и поэтому имела право знать, что в нем водится. Но что ответила мать своему ребенку, услышать нашему бычку уже не довелось.

А мадам, брезгливо взглянув на рыбок, томно потянулась к дамской сумке, взяла там сотовый телефон, навела глазок видеокамеры на бычков, и электроника вместо ответа задала приятным женским голосом вопросы на латыни:

— Семейство Gobiidae? Вид Gobius или Gobius melanostomus?

— Без тебя видим, что не осетрина, — отругала мадам электронную помощницу.

Первая публикация – Александр Ольшанский. Сто пятый километр. М., Современник, 1977.

Публикуется в редакции 2011 года.