В хорошие руки

Федору Хруслову вскоре после Нового года срочно понадобился котенок, маленький, ласковый и, главное, чистый котенок, потому что нужен был не самому Федору Хруслову, а его шестилетнему сыну, Максимке, который только что перенес серьезную и сложную операцию. Жена Хруслова, когда Максимка каждое утро напоминал отцу о своей мечте, а каждый вечер расстраивался, увидев, что тот опять пришел без котенка, категорически предупреждала: только чистого, не дай Бог царапнет ребенка и занесет какую-нибудь инфекцию. Насчет того, что царапнет — никто не сомневался: летом Максимка гостил у бабушки, был там котенок… Не обижал он его, но ходил с исцарапанными руками — играли вместе,

Федору Хруслову вскоре после Нового года срочно понадобился котенок, маленький, ласковый и, главное, чистый котенок, потому что нужен был не самому Федору Хруслову, а его шестилетнему сыну, Максимке, который только что перенес серьезную и сложную операцию. Жена Хруслова, когда Максимка каждое утро напоминал отцу о своей мечте, а каждый вечер расстраивался, увидев, что тот опять пришел без котенка, категорически предупреждала: только чистого, не дай Бог царапнет ребенка и занесет какую-нибудь инфекцию. Насчет того, что царапнет — никто не сомневался: летом Максимка гостил у бабушки, был там котенок… Не обижал он его, но ходил с исцарапанными руками — играли вместе, а у котенка коготки острые.

Если бы не это обязательное условие — чистый, Хруслов нашел бы котенка немедленно. Поехал бы в Кузьминки, где они раньше жили, там под каждым домом этих котят любой масти-колеру… Это в новом районе подвалы еще не обжиты. Федор спрашивал у знакомых, у сослуживцев в гараже. Котят, как назло, ни у кого не было. К тому же стоял январь, в этом месяце их, говорят, вообще не густо. Да были еще морозы — двадцать пять — тридцать градусов, никто и на Птичий рынок не выносил.

У них долго не было неотложной нужды заводить дома животных, хотя Максимка их любил. Купил Хруслов как-то аквариум с рыбками, но сын к ним быстро охладел, и рыбки заболели. Держать собаку им было почти невозможно — Федор часто уезжал в командировки на одну-две недели, Галине тут уж было не до собаки: утром надо отвести Максимку в сад, отработать смену на фабрике, после работы забежать в магазины: взять сына, справиться с домашними делами. И это в лучшем случае, если дома все нормально, а Максимка часто болел, и тогда жена совсем не выходила из дому, просила соседок или присмотреть за ребенком, пока она сбегает в магазин…. Нет, собака никак не вписывалась в быт Хрусловых. Ее нужно каждый день выгуливать, к тому же им, выросшим в деревне, всегда было жалко городских собак, живущих без свежего воздуха, на каких-то подстилочках, без собачьих радостей, которые предоставлял деревенский простор. «Максимке вместо четвероногого друга нужна двуногая сестричка. Собака — тот же ребенок», — сказала как-то Галина, и Хруслов больше не поддерживал Максимкины разговоры о собаке.

Они решили обзавестись вторым ребенком, как только Максимка пойдет в школу. Все-таки лучше будет для первоклассника, рассуждали они, если мать его и встретит, и накормит, и за книжки вовремя усадит. Совсем было бы хорошо после первенца родить второго, но жена тогда училась в институте, ей из-за Максимки пришлось переводиться с вечернего на заочное отделение.

А Максимка болел и болел, по три недели в месяц, летом они по очереди сидели с ним в деревне, отпаивали у бабушки парным молоком, проветривали все клетки свежим воздухом. Там он набирался гемоглобина, забывал об острых респираторных заболеваниях, пневмониях, дизентериях, энтероколитах и прочих болячках, которые от сына никак не отставали. Возвращался Максимка в Москву — все его болячки словно поджидали тут.

Прошлым летом они, кроме деревни, побывали с ним на море, парнишка подрос заметно и вроде бы окреп. Но в ноябре снова заболел, попал в больницу, там показали его профессорам, и те сказали, что ребенку нужна срочная и сложная операция. Диагноз был страшным, но теперь уж все, кажется, осталось позади — профессор, которая делала операцию, выписывая Максимку домой, сама всплакнула на радостях. «Я тридцать пет хирург, — говорила она, — но если бы мне показали этого ребенка и сказали, что он двадцать дней назад перенес такую операцию, ни за что бы не поверила… Дорогие мамаша и папаша, не подумайте, пожалуйста, ничего плохого, но хирургу, пожалуй, достаточно сделать всего лишь одну такую операцию, чтобы прожить жизнь не зря… Потому что теперь другие смогут делать то же самое. Так что простите меня за слезы, но я не знаю, кто из нас более счастлив — вы или я…»

Но тогда, перед операцией, когда профессор пригласила к себе его и Галину, она все спрашивала, дали они письменное согласие на операцию или нет. Хруслов дважды ответил, что дали, еще три дня назад написали такую бумагу, медсестра тут же подшила ее в историю болезни. Понял он тогда, что профессор сама еще не решилась на операцию, а они, родители, уже подписали Максимке приговор. Подумал он так, но Галине ничего не сказал — она и без этого почернела и окаменела.

«Значит, согласие есть, — сказала наконец профессор. — Разрешаю свидание с Максимкой. Но, мамаша, не более трех минут. Слышите: три минуты!»

Им надели халаты и маски, повели в палату. Максимка лежал один в боксе. Он сразу узнал их, обрадовался и слукавил: «Я думал это новые врачи пришли. А смотрю: моя мама и мой папа!»

Он с трудом поднялся, сел на кровати, свесив ноги в длинных больничных штанишках. За недели больничного житья он повзрослел, не просился домой, понимая, что не выпишут.

Хруслов молчал, чтобы жена могла больше поговорить, может, ей нужнее, и все думал о том, что это, быть может, последняя встреча с сыном. Он силился отделаться от этой мысли, тем более что профессор предупреждала: «Я в телепатию верю. В том смысле, что ваше состояние передается ребенку. Так что уж вы, будьте любезны, не волнуйтесь». Только мысль эту ничем не удавалось перешибить, вытеснить, и Хруслов, когда медсестра попросила закончить свидание, все-таки не сдержался, подумал, что ему, возможно, всю жизнь потом жалеть, если он этого не сделает и спросил:

— Максимка, сынок, чего тебе очень хочется?

— Котенка.

— Маленького? — вмешалась жена.

Максимка опять подумал и ответил:

— Такого, как у бабушки.

— Хорошо, Максимка, — сказал Хруслов. — Как только выйдешь из больницы, я подарю тебе котенка. А ты здесь, Максимка, держись. Держись изо всех сил.

— За что — держись? — спросил Максимка, слегка улыбнулся. Он все понял, но опять схитрил…

И вот Максимка неделю дома, а котенка Хруслов не достал. От обещания он не думал отказываться, но хотелось с котенком немного повременить — сына надо беречь и беречь. Однако Максимке хотелось котенка, особенно сейчас, когда он на улицу еще не выходил и ему было скучно.

Сегодня утром, когда Хруслов выезжал из гаража, наперерез его грузовику кинулась Вика-бухгалтерша, простоволосая, в накинутом на плечи пальто. Она замахала рукой, и Федор затормозил.

— Хруслов, котенка нашел? — спросила Вика, дыша густыми облаками пара, втянула голову в пушистый песцовый воротник.

— Нет. В субботу на Птичий поеду…

— Я нашла! Вчера встретила знакомую, она может отдать в хорошие руки. Котенок воспитанный — знакомая такая кошатница… Возьми телефон. — Вика подала клочок бумажки. — Позвони ей часа в два. А сын-то как?

— Ничего, выкарабкивается, уже два дня нормальная температура, гулять немножко можно, а видишь, какой колотун — двадцать шесть, а в районе ВДНХ двадцать восемь.

— Ты только не вздумай деньги совать, — предупредила Вика и начала пританцовывать, выбивая сапожками частую дробь.

— Но надо же отблагодарить человека…

— Придумай чего-нибудь… Бутылку вина или цветы купи… Ладно, поезжай, я замерзла вся, — Вика повернулась и, боясь поскользнуться на заледенелом асфальте, побежала мелкими, осторожными шажками в контору.

— За мной коробка конфет! — крикнул вдогонку Хруслов.

«А ну тебя!» — отмахнулась Вика и скрылась за дверью.

Он спрятал бумажку понадежней, в нагрудный карман пиджака, и выехал за ворота. Полдня он ездил по Москве, дожидаясь двух часов и наслаждаясь мыслью, что наконец-то сегодня он обрадует сына. Максимка встретит в прихожей, будет заглядывать ему в глаза с нетерпением, и, когда задаст обычный в последнюю неделю вопрос: «Папа, принес котенка?», Хруслов вытащит из-за пазухи мягкий, теплый комочек и скажет: «Получай, сынок». «Ой, котеночек!» — воскликнет Максимка, возьмет бережно на руки и будет весь вечер возиться с ним… Жена, конечно, придирчиво посмотрит на нового жильца, спросит: «Он чистый? Нам только и не хватает того, чтобы он заразил чем-нибудь Максимку». «Чистый, мать, не беспокойся, — скажет Хруслов. — Думайте теперь, как назвать…»

Ровно в два часа Хруслов ехал по проспекту Мира. Он не остановился, сдержался, миновал Рижский вокзал, переехал Крестовский мост, подъехал к метро «Алексеевская». Миновал и станцию метро, успокаивал себя: «Успеется, успеется. В таком деле, наверно, не надо пороть горячку». Возле Дома обуви ему вдруг подумалось, что та женщина появится дома к двум часам и снова уйдет, а ему опять вечером держать ответ перед Максимкой. Он тут же прижался к тротуару, остановил машину перед телефоном-автоматом.

— Да !- ответил недовольный мужской голос, когда Хруслов набрал номер. Он так настроился услышать женский голос, что от неожиданности, а точнее, по инерции, спросил:

— Маргарита Макаровна?

— Разве вы не слышите, что я при всем желании не могу быть Маргаритой Макаровной? — проворчал голос.

— Извините, я не расслышал… — пустился Хруслов в объяснения, но сердитый мужчина смягчился. — Сейчас позову.

— Я вас внимательно слушаю, — отозвалась трубка певучим и приятным женским голосом, от которого сразу забылся конфуз с мужчиной, стало свободно и легко.

— Маргарита Макаровна, здравствуйте! Я тот самый Федор Хруслов, который заинтересовался вашим котенком…

— Да, я все знаю. Нам надо встретиться. Когда вам удобно?

— Сегодня можно, часов в пять, в полшестого?

— Пожалуйста, я буду дома. Это недалеко от метро «Смоленская», запишите адрес…

В четыре Хруслов сменился, хотел зайти в бухгалтерию и сказать Вике, что дозвонился, но передумал. «Завтра всё расскажу», — решил он и пошел ловить такси. Холод собачий, и котенка, конечно, надо везти на такси, можно простудить. Предусмотрел они то, что по пути, надо зайти в гастроном на углу Смоленской площади, взять бутылку вина и коробку конфет.

Таксист попался молоденький, спросил: «А дорогу вы знаете?» Хруслов усмехнулся, кивнул утвердительно и уселся рядом с ним. Парнишка, должно быть, всего несколько дней сидел за рулем: оглядывался по сторонам со страхом, вцепился в руль, словно прикипел к нему, а ехал так медленно, что со всех сторон сигналили грузовики. И машина у него была обшарпанная, рыдван-драндулет.

— Что, брат, только после гимназии?

— После какой гимназии? — не понял таксист.

— Ну, после автошколы, курсов, — объяснил Хруслов.

— Нет, после армии.

— По лимиту, что ль?

— Угу.

— В таком случае ты мне как родной брат. Я тоже после армии приехал в Москву, товарищ пригласил, он и до сих пор мой напарник. Уже двенадцать лет! Давай, не бойся, браток… Дуй за черной «Волгой». Не теряйся, не сомневайся, если ты прав, иначе и машину тебе помнут, и с работы выгонят. Дырку в талоне пробили?

— Пробили. Сегодня у Никитских ворот…

— Вот видишь. Еще две — и подавай заявление или иди в слесаря.

Хруслову почему-то захотелось быть полезным этому пареньку. И он рассказывал ему о коварностях перекрестков, о дорожных знаках, которые должны были встретиться по пути, вспоминал приключения свои на улицах Москвы, разоткровенничался, сказал даже, что едет за котенком для сына. И паренек осмелел, повел машину увереннее.

В винном отделе Хруслов взял шампанского, затолкал бутылку в безразмерный внутренний карман полушубка, а в кондитерском ему не повезло — в продаже не было конфет в коробках. Он убеждал продавщиц, что случай у него особый, нужна хорошая коробка конфет «вот так», и показывал, как нужна, тыча большим пальцем под подбородок.

— В особых случаях можно брать трюфеля, — посоветовали продавщицы.

Возле нужного дома Хруслов попытался было дать денег таксисту, чтобы он мог уехать, если разговор с хозяйкой затянется. Но тот отказался:

— Я подожду. Вам же снова придется ловить мотор.

На последнее слово парень, чувствовалось, просто отважился.

Маргарите Макаровне было лет пятьдесят пять, с виду бухгалтерша или учительница, правда, немного молодящаяся, модно одетая — в серых брюках и голубой кофте с короткими рукавами. Она повела Хруслова по длинному и широкому коридору со многими дверями слева и справа. Из них выглянули две старушки, мужчина в яркой атласной пижаме, должно быть, обладатель сердитого голоса, и уже в самом конце коридора, где что-то жарилось и шипело, показалась девочка лет двенадцати.

— Раздевайтесь, пожалуйста, а дубленку свою сюда, — хозяйка показала на свободную вешалку из трех крючков и открыла рядом с ними дверь.

Раздевшись осторожно, чтобы не выглянуло горлышко бутылки, Хруслов вошел в комнату и огляделся, выискивая будущего своего домочадца. Посреди комнаты стоял длинный шкаф, он разделял жилплощадь как бы на два помещения — такие усовершенствования Хруслов встречал не раз и применял сам, когда у них еще не было отдельной двухкомнатной квартиры. Маргарита Макаровна жила в коммуналке, и Хруслов проникся к ней сочувствием, тем более что по кошачьей линии теперь она была вроде бы как его родственница. После такого движения души возникло намерение освободить карманы полушубка, но что-то удержало Хруслова, возможно, дала о себе знать привычка все немножко откладывать и сдерживать себя. И он не поддался родственному чувству, решил повременить.

— Проходите, пожалуйста, садитесь, — сказала Маргарита Макаровна, приглашая в комнату за шкафом и указывая на кресло возле письменного стола.

Хозяйка села на тахту напротив и стала пристально смотреть на гостя. Хруслов взглянул на нее, словно споткнулся о большие голубые и настороженные глаза, отвел взгляд, будто был уже виноват в чем-то.

— Маргарита Макаровна, я ненадолго. Я на такси, машина внизу…

— А вы отпустите машину. Нам ведь надо поговорить, — заявила хозяйка.

— Ничего, подождет, — сказал Хруслов, вспомнив слова таксиста, и пожалел, что так неловко начал разговор.

— Простите, как ваше имя-отчество….

— Федор Дмитриевич.

— Расскажите, пожалуйста, Федор Дмитриевич, о своей семье. Я ведь не знаю, извините, кому отдаю котенка. И вашу знакомую, Вику, тоже почти не знаю. Отдыхали вместе в Крыму, там и познакомились. Где она, кстати, работает?

— Бухгалтером у нас, — ответил Хруслов, поняв, что «у нас» для собеседницы ничего не значит, добавил: — В гараже…

— А вы кем работаете?

— Водителем.

— А-а, теперь ясно, почему вы такси не отпустили…

— Нет, я работаю на грузовике, а на такси приехал за котенком.

— А где ваша жена работает?

— На фабрике, инженером.

— У вас дети есть?

— Есть. Сын Максимка, ему-то и котенок, — Хруслов улыбнулся и тут же подумал, что и улыбнулся он тут вроде не к месту, зря.

— Сколько ему лет?

— Шесть.

— Вы ведь знаете, дети бывают жестокие. Он у вас какой, за хвост таскать не будет?

— Нет, Маргарита Макаровна, он у нас ласковый мальчик. Летом он гостил у бабушки, и там был котенок. Они так подружились, что потом, когда мы взяли Максимку, тот, написала нам бабушка, три дня кричал. Искал товарища….

— Почему же вы не взяли котенка с собой?

— Видите ли, тот вырос в селе, на земле и на воле, ему у нас было бы трудно. Мог бы и не привыкнуть к городской жизни.

— Значит, вы работаете и жена. А сын с кем?

— Максимка в сад ходит. Правда, сейчас он не ходит, ему сделали операцию, только выписали из больницы. Ему дома еще сидеть и сидеть.

— А какую, простите, операцию?

Хруслов рассказал. Хотя и не было никакого желания — он столько раз уже рассказывал на работе, знакомым и соседям о Максимкиных делах. Маргарита Макаровна слушала не так, как другие, она или до конца не понимала того, что он рассказывал или же думала о чем-то своем.

— Когда он выздоровеет, снова пойдет в сад? Я правильно вас поняла?

— Конечно, снова пойдет в сад.

— Значит, котенок будет целый день сидеть дома один? — встревоженно спросила хозяйка. — А бабушки у вас нет?

— Есть, но не здесь. В деревне наша бабушка, — ответил Хруслов, поежившись от мысли: «Она для котенка требует завести бабушку что ли? У Максимки и то нет бабушки…»

— Жаль, что у вас нет здесь бабушки. Вот он и был бы с бабушкой. Да, жаль… А на каком вы этаже живете?

— На тринадцатом.

— На три-над-ца-том? — ужаснулась Маргарита Макаровна. — Это же так высоко! С тринадцатого если упадет, разобьется насмерть. Кошки, знаете, очень часто падают.

— У нас балкон огорожен пластиком.

Хозяйку пластик на балконе, видимо, ни в чем не убедил, и она спросила совсем расстроено:

— А вы знаете, как за кошками ухаживать? Как кормить и чем?

— Это наука не такая уж хитрая…

— Не скажите… Им надо свежее молоко, свежее мясо, рыбу. Я не люблю разных современных рыб, покупаю испытанную треску, отвариваю и даю мелкими кусочками. Правда, треска бывает редко сейчас почему-то… Но у меня есть знакомая, достаю. Рыба им полезная, особенно отварная.

— Лучше сырая, в ней больше полезных веществ и витаминов. И шерсть, говорят, от сырой лучше растет, — насчет шерсти Хруслов, конечно, преувеличил, но так оно, видимо, и было на самом деле, потому что знал, как деревенские кошки обожают сырую рыбу, а некоторые, самые проворные, даже сами рыбачат.

— Правда? — удивилась Маргарита Макаровна, но на этот раз более дружелюбно. — Я не знала этого.

— А где ваш котенок?

Слова Хруслова о шерсти произвели на хозяйку все-таки какое-то впечатление, и она негромко позвала: «Мусь-Мусь-Мусь». Чтобы закрепить успех, Федор чуть ли не рассказал, как коты пьют валерьянку, даже настоянную на спирте, но опять-таки сдержался. Маргарита Макаровна наверняка бы пришла в ужас, когда узнала бы, что коты напиваются в стельку; она могла бы подумать, что подобное ждет и ее питомца.

— Вот и наша Муся, — сказала хозяйка, и ей на руки прыгнула тощая, серая и совершенно обыкновенная кошка с нелепым белым большим пятном на боку. — Это мама котенка, и ей уже пять лет. Посмотрите, вон на стене фотографии: слева — ей три месяца, а справа — год. Они у меня вольно живут, им у меня хорошо. Я ничего им не запрещаю, они спят вместе со мной, любят сидеть на столе под настольной лампой. Может, это вам и не понравится, но они так приучены… На улицу не выпускаю, они не знают, что такое улица. Летом Муся живет на даче вместе с нами. Я ей сделала такую штучку, — хозяйка ласково провела несколько линий пальцем по животу кошки, привязываю веревочку, и мы с ней идем гулять. Этим летом мне надо было поехать в Крым, так с Мусей оставался супруг. Я приехала, он поехал… А скажите, Федор Дмитриевич, ваша супруга любит животных?

— Она выросла в деревне, а в деревне жить и не любить животных нельзя.

— Но она сейчас живет в городе. Я почему спрашиваю: ей за котенком ухаживать. Убирать, знаете… Они у меня к опилкам приучены. У вас опилочек еще нет?

— Пока нет, но достать их не так уж и трудно.

— У меня был целый мешок, сейчас осталось мало… Я хочу попросить вас: если котенок не подойдет по каким-либо причинам, не выгоняйте его, не выбрасывайте на улицу. Позвоните, я приеду и заберу, — у Маргариты Макаровны после этих слов даже влажно блеснули глаза, в ее воображении, вероятно, предстала какая-то нехорошая картина.

— Не беспокойтесь: не выгоним и не выбросим.

— Буду надеяться… А как вы будете прогуливать его?

— Очень просто: привыкнет к нам, будем выпускать на улицу.

— Но ведь он убежит! Нет, этого делать не следует. Представьте себе, я не выпускала Мусю даже тогда, когда ей, извините, нужен был кот. Выпускать на улицу — это же невозможно, ходят разные коты. А домашнего, хорошего кота разве в Москве легко найти? Они ведь все кастрированы. Им нужна очень небольшая операция, они тут же встают и бегают. Кошечкам сложнее, они две недели должны в бинтах лежать. Но мы сделаем Мусе такую операцию, так будет лучше.

— А где же ваш котенок? Мы столько говорим, а его до сих пор не видел. Он может и не понравиться, — сказал Хруслов, все больше и больше раздражаясь.

— Ну, что вы, это такое создание. Разве он может не понравиться? — заворковала хозяйка.

Она отодвинула за тахтой ширмочку, и Федор увидел большую клетку из железных прутьев. Там, на одеяльце, спал котенок месяцев двух. Маргарита Макаровна наклонилась, взяла его па руки — котенок потянулся, а Хруслов удивился, насколько тот был длинным и плоским. «Как из гербария, засушивала она его что ли», — подумал Хруслов, и ему стало жалко это темно-серое, с ржавой шерстью существо. Котенок не очень приглянулся — вялый, некрасивый и очень уж плоский. «Брать или не брать? — засомневался он. — Но ведь Максимка опять спросит. А котенок что — котенок как котенок, из него ведь не стрелять. Только не был бы он больным. Пусть не круглый, пусть как из гербария, откормим сырой рыбой и мясом сырым, на воздух будем выпускать, а там, гляди, станет таким еще красавцем».

— Так вы решили, Маргарита Макаровна, доверить котенка нам?

Хозяйка, по очереди поглаживая кошек, после некоторого раздумья произнесла:

— Но ведь вы еще не говорили с женой…

— Мне с женой говорить нечего: сын и она каждый день ждут меня с котенком. Можно ведь поехать на Птичий рынок, купить там за пятерку сиамского, сибирского или трехцветного… Но нам нужен очень чистый котенок, сын после операции, нам рисковать нельзя…

— Нет, вам все-таки следует посоветоваться с женой.

— Я хотел бы сегодня его взять, — сказал Федор довольно решительно.

— Сегодня очень холодно. Станет теплее — потом и возьмете…

— Такси стоит внизу.

— Ах да, я забыла… И все же сегодня котенка я не отдам.

— Может, и ваш муж еще не согласен? — спросил Федор, засопев.

— Он согласится. У него есть еще квартира… Посоветуйтесь с женой и позвоните мне. К тому же у вас нет опилок… Достаньте опилки и позвоните…

Тут уж Хруслова словно подбросило с кресла, но выручила привычка сдерживаться, не давить рывком на газ или тормоза, и он стал прощаться, шаг за шагом приближаясь к двери. Хозяйка, почувствовав что-то неладное, еще несколько раз повторила совет приготовить опилки. Ей, вероятно, казалось, что таким способом она обнадеживает гостя…

«Да пропади ты пропадом со своим котенком! — ругался он, прыгая по лестнице через ступеньки. — Елки зеленые, да мне вопросов задали меньше, когда я сватал Галину! Уж я бы с твоей Мусечкой на даче посидел бы, уж я ее на веревочке поводил бы… Для тебя же человек по сравнению с котенком — ничто! Бабушку, видите ли, подавай для этого, из гербария! Хорошо, что не отдала — ведь потом бы извела, замучила бы. В хорошие руки, значит, говорила Вике. В хорошие руки, значит…»

Таксист ждал, но Хруслову теперь было неловко ехать с ним — тот видел, как и зачем он готовился сюда в гости, брал шампанское и трюфеля. Он сказал ему, что будет здесь еще долго, расплатился и вернулся в подъезд. Машина уехала, Хруслов вышел и направился к гастроному, с трудом сдерживая желание трахнуть шампанским об угол дома, где жила эта кошатница, и выбросить трюфеля в какую-нибудь помойку.

Домой он вернулся часа через два, мрачный и злой. Не помогла бутылка водки на троих, возле гастронома, не помогло шампанское, которым он угостил случайных своих знакомых. Рассказал им, как только что ходил за котенком, И один из мужиков стал тащить Хруслова за рукав:

— У меня есть котище. Прошка, восемь с половиной килограммов, дарю твоему парню от души… Раз такое дело, мы же понимаем. Кот что надо, ест все подряд, даже огурцы соленые. Закусывает! Не какие-то там нежные патиссоны, а магазинные — бочковые и вонючие!

— Нет, не возьму, — отказывался Хруслов из упрямства и гордости. И не взял.

До субботы, когда на Птичьем можно было купить любую живность, от мотыля до обезьяны, оставалось всего три дня.

Первая публикация — Александр Ольшанский. Китовый ус. М., Современник, 1981