Радикальный политический потенциал искусства

Теперь для Маркузе оказывается тождествен как раз тому, против чего он прежде выступал,— «иллюзорности» художественного произ­ведения, его «отстраненности» от реальной общественной жизни с ее нормами и запретами. Искусство, с этой точки зрения, всег­да должно оставаться своеобразным критическим коррективом tio отношению к «несовершенной» в сравнении с эстетическим идеалом реальности. Сила искусства, его социальная действен­ность оказываются здесь связанными не с принципиально вер­ным отражением общественной реальности с позиций прогрес­сивных общественных сил, но, напротив, с эстетической субъ­ективностью, «удаленностью» искусства от социальной конкре­тики. «Иллюзорный», субъективный характер эстетической фор­мы, с этой точки зрения, открывает «новое измерение» в бур­жуазной реальности, измерение свободы и наслаждения. Впро­чем, эти свобода и наслаждение как раз и являются «иллюзор­ными», «нереальными» в том смысле, что их реализация ожи­дается не в действительной общественной жизни, а в сфере субъективного эстетического переживания. Ясно, что это совсем не те свобода и наслаждение, достижение которых прежде рас­ценивалось Маркузе как политическая цель эстетики контр­культуры. Существенной переоценке Маркузе теперь подвергает исход­ную проблему эстетики контркультуры — вопрос о соотношении искусства и политики (революции). Выше мы могли убедиться, что само понятие революции у Маркузе всегда было весьма да­леко от его марксистского понимания и что сегодня оно служит лишь формальным оправданием для изменения политической тактики «новых левых», перевода активного протеста в про­светительское действие. Бели в своих прежних работах, выра­жая сокровенные идеи эстетики контркультуры 60-х годов, Мар­кузе требовал подчинения искусства политике, а в конечном счете — и его «растворения» в общественной жизни, то в 70-х го­дах он придерживается уже диаметрально противоположной по­зиции.