Спесь и гордыня рода Мулдаровых тоже порождены этим. Автор поэмы не знает еще ни социального критерия оценки, (имущественного и сословного), ни национального. Он анализирует явления внутри родного этнического круга, а в этом кругу самым большим, решающим узлом связей личности с обществом остается для него род, замкнутый коллектив, перед которым только и ответственна личность, от которого только и ждет самого высокого заступничества. И прав Х- Дзуццати, когда появление образа Одинокого относит к эпохе развала родовых отношений: «Одинокий вышел на свет в ту эпоху, когда в родовом укладе жизни появились «сильные» и «слабые» роды…, когда столкнулись социальные противоречия». Правда, в определении конфликта поэмы, ее «социальной, природы» он остается на традиционной точке зрения, но проблему одинокого намечает правильно. Именно конфликт между сильным, многочисленным и слабым, одиноким родами составляет все содержание кадага слепого Бибо. Здесь средоточие и социальной, и этической проблематики поэмы. Привнесение в нее поздних сословных и экономических противоречий есть произвол исследователей, желание отыскать в ней социальную проблематику более поздних времен, словно ее собственная проблематика недостаточно серьезна и: социальна. Кстати, вопреки утверждениям Ардасенова, Алборова и Дзуццати термины «ЛЕфхаерд»— «обиженный», «испытавший много горя» и «хъал» — «гордый, спесивый» сугубо этического ряда в сознании сказителя и стилистической структуре поэмы. Возведение их в термины поздние («угнетенный» и «знатный») — ничем не оправданный исследовательский произвол.

И часть из них приняла худшее из двух зол. Этот исторический факт Кануков отмечает, с объективностью историка, но судит о нем с глубокой горечью человека, осознавшего всю трагичность его последствий. Невозможно установить, знал ли Кануков о том, что» в переселении горцев была заинтересована царская администрация и что она нашла в лице некоторых влиятельных людей из горской знати рьяных исполнителей своей воли. Но одно ему совершенно ясно: эти интересы царизма реализовались только потому, что имели почву»—настроения мусульманской части горского населения после поражения. Ясно4 ему было также, что решение было фанатично, необдуманно, что проповедники идеи переселения сыграли на простодушии горцев, на их неведении того, что ждет их в Турции. Но турецкая действительность раскрыла горцам глаза и тогда «они поняли, что обмануты, что они сделались жертвами своего легковерия, поддавшись лживым словам тех глупцов, которые уверяли их, что им будет хорошо. И вот они, по милости этих глупцов-фанатиков, теперь гибнут», В мотивах переселения Кануков видит еще одну важную черту: социальные верхи были особенно податливы на проповедь «глупцов-фанатиков», ибо переселение обещало им сохранение прежних привилегий. «Тогда кидались за свободою, за привольным житьем без всякого труда и работы: хотя, впрочем, они сами не могли объяснить, чего хотели. Но должно, по крайней мере, предполагать, что прежний характер не давал им покоя и тянул их подальше’ куда-то». После проведения крестьянской реформы на Кавказе, стремление в Турцию почти исчезло, массового переселения уже не наблюдается.

Но в дальнейшем движении русского исторического процесса появляются новые’ причины и Мотйвы для активизации политики России на Кавказе. «На рубеже XVIII в. начинается третий этап в истории русско- кавказских связей, который проходит под знаком нараставшей политической и военной активности русского царизма на Кавказе и усилившегося тяготения кавказских народов к России. Активность русской дипломатии в отношении Кавказа сначала была обусловлена преимущественно заботой о стратегическом обеспечении доступов к южным морям, а затем, со второй половины века, и стремлением русских помещиков к расширению сферы крепостнической эксплуатации путем освоения южных степей»5. Именно к этому периоду относится и восстановление русско-осетинских связей, которые привели к вхождению Осетии в состав русского государства со всеми его экономическими, социально-историческими и культурными последствиями. При этом каждая из сторон преследовала свои цели и интересы: внешне-политические, военно-стратегические и экономические. Цели и интересы русского царизма на Кавказе ясно, названы Фадеевым. Но что же заставило осетинский народ искать покровительства России, добровольно добиваться присоединения к русскому государству? На этот вопрос исчерпывающий ответ дан в цитированной выше «Истории Осетии»: «В новой политической обстановке крепло стремление осетин к переходу под постоянное покровительство России. В основе их прорусской ориентации лежали экономические, социальные и политические причины. Основной экономической причиной, толкавшей осетин на сближение с Россией, было малоземелье…

Эти события в свою очередь порождали в художественном творчестве жанр народно-героической песни, героической легенды и таурага. Второй — явления, порождаемые конфликтом между пережитками прошлого в сознании, в идеологии, быту и обычаях и естественными, разумными представлениям о правах личности в новых условиях исторической жизни народа. События, связанные с этим рядом явлений, разрешались то трагическим исходом, то нелепым «примирением» противоборствующих начал, порождая произведения то героического, то «памфлетного» характера. В эстетическом обиходе народа господствующее место занимали нартский героический эпос, народно-героические,, бытовые и сатирические песни, о прозаических жанрах фольклора у нас, к сожалению, нет сведений. Язык осетин был достаточно богат и развит. Это подтверждается не только свидетельствами названных путепредшественников, но прежде всего языком первой осетинской книги «Начальное учение человеком, хотящим учитися книг божественного писания», отпечатанной в Московской синодальной типографии в мае 1798 года. В лексическом отношении язык книги почти ничем не отличается от современного осетинского. Правда, В. И. Абаев отозвался о нем не очень лестно: «ряд несуразностей, встречающихся в этом тексте, набрасывает тень на его всяческую — в том числе и фонетическую доброкачественность», но чуть ниже, он более точен: «в интересующем нас вопросе катехизис заслуживает доверия». Текст катехизиса заслуживает всяческого доверия, если принять во внимание, что книгу готовили люди, впервые переводившие литературные тексты, что само искусство перевода «книг божественного писания» органически страдает буквализмом, калькированием грамматических форм оригинала.

Песнями из стихотворений Мамсурова стали «Думы» и «Колыбельная», но и они по своей художественной природе явно отличны от народных песен. Это отличие заметил еще В. Ф. Миллер, публикуя «Думы», как народную песню, не подозревая, что оно — произведение индивидуального творчества. Во введении к первой части «Осетинских этюдов» Миллер относительно «Дум» заметил: «Продукт нового, более художественного творчества. В чем же заключается это «новое и более художественное» в творчестве Мамсурова, если соотнести его с предшествующей традицией народной песни? То, что Миллер именно эту традицию имел в виду при характеристике «Дум», совершенно очевидно. Всякому читателю, даже при поверхностном сопоставлении народных песен с «Думами» Темырболата, не могла не броситься в глаза ярко выраженная индивидуальность настроения, мысли, стиля и стихотворной формы. Индивидуальное и в форме и в содержании поэмы Мамсурова настолько выпукло, что его нельзя было не заметить даже в случае с Миллером, когда ему преподнесли «Думы: как народную песню. Коллективное начало, как правило, ведет к . эпичности, к обобщенности настроения, образной структуры. Индивидуальное начало, наоборот, приводит к усилению лиризма, к выявлению особенного, единичного, личностного в содержании и форме. Коллективное начало не терпит индивидуализацию всеобщих чувств и настроений. А в «Думах» Мамсурова повествование о всенародной трагедии идет не только от имени «я» автора —Этой ночью до утренних звезд Я не мог ни минуты уснуть.

При этом национальный характер горцев рассматривался как нечто неподвижное, раз навсегда данное, разумеется, отрицательное, воспринимаемое по наследству. По мнению политических пиг- сак, достаточно было родиться в семье горца, чтобы неминуемо стать разбойником, вором, убийцей. Коста Хетагурову необходимо было разоблачить этот клеветнический принцип объяснения общественных явлений национальным характером и нравами, противопоставить ему принцип исторического их объяснения. Это было третьей основной причиной обращения Коста. Хетагурова к освещению исторического прошлого. стремившегося раздувать вражду между русскими и нерусскими народами, держать национальные меньшинства в темноте и первобытном невежестве — вот четвертая причина, по которой Коста обращался к истории. Ясно, что проблема прошлого для Хетагурова была насущной, злободневной. Однако в творческом сознании поэта она была вызвана современной жизнью народа. Освещение прошлого вплотную подводило к верному решению современной, проблематики. Будучи по существу своему публицистической, проблематика прошлого получила широкую разработку преимущественно в публицистике поэта, особенно в период работы Коста в редакции газеты «Северный Кавказ» с 1893 года. Но отсюда наметился естественный переход от исторических, социально-политических и культурных проблем прошлого к проблематике современной действительности. И еще. Изучение прошлого дало Хетагурову верное представление о связях прошлого с настоящим, возможность .трезво оценить дальнейшую перспективу развития народной жизни и народного самосознания, провидеть контуры будущности, выяснить основные линии борьбы за будущность и основную проблематику современности.

Омрачить не захочет творенье Невеселым стихом: Труд погибнет вконец. Все хозяйство пойдет в разоренье».Он не скажет, как много борьбы и труда, Чтоб очистить клочок для посева. Прошел ливень, и все поглотила вода И семейство осталось без хлеба Умолчит и о том, как порой ураган Обезумевший скот забивает К жерлу пропасти, где, как и первый баран, До последнего все погибает… Нет, мой друг, здесь гроза не зовется грозой, Если целы мосты и дороги, Если все возвратились с работы домой И всю ночь обошлись без тревоги. Так, полемизируя с «пернатыми певцами», Коста любованию красотами горного пейзажа противопоставил некрасовское виденье жизни горского крестьянства. Надо полагать, что серьезная творческая попытка в поэме «Фатима» усвоить точку зреняи Некрасова на жизнь крестьянства сыграла важную роль в разработке поэтом крестьянской тематики в «Ирон фандыре». Первый вариант ««Фатимы» многое раскрывает для нас в дальнейшем процессе формирования стиля и мировоззрения Коста. Здесь мы обнаруживаем осознанную идейно-эстетическую борьбу против теории «чистого искусства», против воспевания «в годину горя, красы долин, небес и моря, и ласки милой. Здесь же мы ясно ощущаем его ориентацию на эстетику и поэтику Некрасова в изображении жизни народа, по преимуществу крестьянства, так же, как в поэме «Чердак» явственно сказалась ориентация на сатирические традиции Некрасова в изображении враждебных итнересам народа явлений и людей. Но и эта поэма — лишь очередная ступень к мастерству в русле некрасовских традиций.

И Зуботычев «давал аудиенцию при запертых дверях» Лишь чабанам засаленным И крупным лесопилыцикам. Он наложил косвенный налог в свою пользу на мужиков Безотрадного уезда, в соглашении с кабатчиком Дурмано вам откупил все кабаки и Пьянство поголовное… Росло и разливалося Рекой по деревням. Но Зуботычев просчитался. Он содрал с мужиков все и ничего не оставил другим ворам-хозяевам: Деревни недоимками, Как лужи, зацвели. Как ни драли мужиков, взять уже было нечего. Тогда стали «последний скарб крестьянина кабатчику сбывать». Забунтовали мужики! Зуботычева, наложившего руку на государственную долю народного добра, сменили. Чиновник Рубков тоже приобщился к «волшебному кладу» — к «народному представительству». На деньги «мирской казны», собранные на нужды сельских обществ, Рубков не только пировал, но и выстроил лесопильные и сыроваренные заводы в тайном сговоре с кабатчиком Бурсаковым. Когда обнаружилось, что народные копейки израсходованы, а построенные на них заводы официально числятся за Бурсаковым, то Рубков был отстранен от «представительства», но народ остался нищим, ограбленным. Особое место в поэме занимает чиновник Максим Лизоблюдов. Прототипом этого образа послужил известный тогда публицист Е. Д. Максимов (псевдоним — М. Слобожанин), усердно восхвалявший в «Терских ведомостях» репрессивные меры терской администрации против горцев. Любопытно при этом, что у Максимова и логика полицейская. Максимов требовал применять «репрессивные меры» против -горцев с расчетом пресечь преступность.

По характеру своего дарования Кануков был публицистом. Жанр, наиболее соответствовавший его таланту, художественный очерк, разрабатывающий злобу дня в ее политическом, социальном и этическом аспектах. Публицисту такого характера необходима трибуна для своевременного выступления. И Кануков нашел ее в русской периодике. Собственно, не только Кануков, но и все осетинские писатели дореволюционной поры, в том числе и Коста Хетагуров, свою «газетную публицистику» (Коста) помещали в русской прессе. Даже когда появилась осетинская периодика, писателям вновь и вновь приходилось выступать на страницах русской печати, ибо осетинские газеты и журналы были недолговечны. По иронии судьбы Кануков, может быть, больше всех торопившийся прийти со своим живым словом к родному народу, больше всех и запоздал. Его наследие стало известно и доступно народу почти сто лет спустя. В 1870 году он пишет свое первое произведение («В осетинском ауле»), в 1963 году его сочинения выходят отдельной книгой. Забытый на многие десятилетия писатель до сих пор не нашел и своего заинтересованного исследователя. Лишь в последнее десятилетие осетинская критика и литературоведение обратили серьезное внимание на эту исключительно интересную фигуру в истории осетинской общественной и художественной мысли. Значительное место уделено Канукову в книгах Тотоева и Ардасенова, а Габараев посвятил ему специальную монографию. Однако ни общая очерковая характеристика писателя в книгах Тотоева и Ардасенова, ни беглая оценка Габараевым мировоззрения Канукова не создают образа писателя *во всем его объеме, значимости и неповторимом обаянии.

Образ Джамбулата, наоборот, был развит и изменен. В первом варианте Джамбулат после сумасшествия Фатимы бросался с кручи и своей смертью как бы искупал свою вину. Во втором варианте этот момент выброшен совсем. В повествование введены два дровосека, зыражающие народную точку зрения на дворянских последышей, дающие им убийственную характеристику. Кроме того, образ Джамбулата обогащен рядом мелких деталей, ярче оттеняющих его сущность. Правда, в поэме сохранены черты поэтики романтических поэм Пушкина и Лермонтова в описании природы, в лексике и фразеологии. Но строго говоря, описания Кавказа у Пушкина и Лермонтова реалистичны, несмотря на их декоративность, так как в них отразилась первобытная пышность и красочность кавказской природы. С другой стороны, используя, прежде всего, опыт Пушкина в создании реалистической поэмы о Кавказе («Тазит»), Коста усилил акцент на социальной мотивировке поступков героев и добился не только психологической, но и социальной обусловленности характеров. Примечательно, что при этом романтически возвышенная фразеология превратилась в средство разоблачения эгоистической сущности романтического характера. Название поэмы (как и в комедии «Дуня») именем главного персонажа указывает на то, что судьба этого героя и есть центр изображаемых противоречий. И в самом деле перед нами тяжелая трагедия женщины-горянки, попытавшейся отступить от патриархально-феодальных устоев жизни и адатов, соответствующих им, перейти на сторону простых горцев-тружеников и ставшей жертвой этих устоев и адатов.